ХХ век в российской истории (Государство. Церковь. Народ)

НА ПУТИ К ПОМЕСТНОМУ СОБОРУ (февраль — август 1917 года)

В течение нескольких последних дней февраля 1917 г. православная монархия в Российской империи рухнула. 3 марта вновь сформированное Временное правительство опубликовало Декларацию с разъяснением своего политического курса и задач, к разрешению которых намеревалось приступить немедленно. Среди прочего обещались и "религиозные свободы".

Однако порядок государственного управления церковными делами сохранился прежним: в отношении Православной церкви он осуществлялся через обер-прокурора Святейшего синода; а в отношении всех остальных культов — через департамент духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел.

Обер-прокурор входил в состав Правительства, а его права, обязанности и полномочия определялись, как и прежде, Духовным Регламентом Петра I и позднейшими к нему дополнениями. Фактически всевластие обер-прокурора не было поколеблено: без его визы ни одно из определений Синода не приобретало юридической силы и обязательного характера.

Первым, как тогда говорили и писали, "революционным" обер-прокурором стал В.Н.  Львов — сторонник партии октябристов, член Государственной Думы и Председатель думской комиссии по церковным вопросам.

К самой идее сохранения поста обер-прокурора отношение среди членов Временного правительства, в его министерствах и ведомствах было неоднозначным. К примеру, товарищ обер-прокурора А.В.  Карташев считал ее "недостаточно революционной, умеренной и компромиссной комбинацией", в которой изначально был заложены предпосылки к конфликтам и недоразумениям между Церковью и государством. Он предлагал В.Н.  Львову тактический план, согласно которому, старый Синод и обер-прокуратура распускались, а на их место Временным правительством назначался министр исповеданий, который должен был объявить о созыве Церковного собора и образовании «Временного Св. Синода» для его подготовки. Однако ни В.Н.  Львов, ни премьер-министр Г.Е.  Львов, ни его помощники по министерству внутренних дел Д.М.  Щепкин и А.Г.  Алексеев на такие шаги не дали согласия из опасения быть обвиненными в «насилии» над Церковью.

4 марта В.Н.  Львов впервые появился в Синоде. Он объявил об освобождении Православной церкви от былой зависимости от государства и заявил, что отныне она вправе сама определить форму церковного самоуправления, и может начать практическую подготовку к Поместному собору. А пока было предложено принимать к исполнению директивы правительства от обер-прокурора и через него же подавать в правительство просьбы и предложения.

Временное правительство, формируя свою программу реформ государственно-церковных отношений, исходило из убеждения, что прежний их характер объективно изжил себя. В одной из записок департамента духовных дел МВД в адрес Правительства об этом сказано было вполне определенно: "Падение старого государственного строя привело к необходимости коренного пересмотра всех существующих в России вероисповедных отношений. Старый строй не признавал полной свободы совести и исповедания. Он не допускал свободы вероисповедных переходов, свободы религиозной пропаганды, равенства всех религий и культов перед законом".

Принимая такую оценку и исходя из того, что Российское государство отныне не есть "христианское", а есть — «внеконфессиональное» государство, Правительство через обер-прокурора намеревалось провести следующие меры: объявить амнистию всем, кто был осужден по «религиозным делам»; отменить вероисповедные, тесно переплетавшиеся с социальными и национальными, ограничения; обеспечить равенство религий, а также граждан независимо от их отношения к религии; отменить обязательное преподавание в государственных учебных заведениях Закона Божьего; передать в ведение министерства народного образования церковно-приходские школы; снять ограничения на деятельность старообрядческих, католических, протестантских и иных религиозных объединений.

Практически сразу же представители ранее "терпимых" и «гонимых» религиозных объединений признали «историческую закономерность» падения самодержавия, объявили о поддержке внутренней и внешней политики Временного правительства, а также и его программы по разрешению религиозного вопроса. В адрес нового правительства поступали приветственные телеграммы и обращения от мусульманских, старообрядческих, иудейских, армяно-григорианских, униатских, баптистских, евангельских и других общин. В них выражалась надежда на изменение в кратчайшие сроки прежней государственной церковной политики и утверждение в российском обществе принципов свободы совести. Неправославным объединениям особенно импонировал провозглашенный правительством принцип равенства религиозных объединений перед законом и их равноудаленность от государства. В резолюции, принятой в апреле 1917 года съездом старообрядцев, например, так решался вопрос о взаимоотношении государства и Православной церкви, государства и религиозных объединений: «Церковь не может быть в услужении государственной власти, Церковь должна отказаться от всяких поползновений к господству, должна отказаться от денежной поддержки государства… Полное отделение Церкви от государства и свобода религиозных групп, находящихся в России, послужит только к благу, величию и процветание свободной России» .

Православная же церковь оказалась в сложном положении. К власти пришли политические силы, по отношению к которым в предшествующие десятилетия она находилась в конфронтации, не принимая "покушений" с их стороны на «полноту самодержавия», права и привилегии Православной церкви, отвергая их видение реформ государственно-церковных отношений. Не случайно в сообщениях с мест, поступавших в адрес новой власти, отмечалось: «Священники, даже в пригородах Петрограда, продолжали поминать царя и держали себя так, как будто ничего не случилось…Наибольшие симпатии к старой власти и наименьшую активность в возвещении начала нового строя проявило, между прочим, повсеместно духовенство. Нет почти ни одного делегатского отчета, в котором не было бы указаний на это».

Синод, состав которого был утвержден еще Николаем II, был в замешательстве. Как писал в своих воспоминаниях об этом времени служащий Московской синодальной конторы А.И.  Денисов: «в церквах по-прежнему, по заведенной рутине, молились «о благочестивейшем, самодержавнейшем». Впрочем, здесь низшая братия была не виновата: она обращалась за разъяснениями и указаниями к церковным властям, но те как-то мялись и отнекивались, либо отвечали: «живите, как хотите». Они ссылались при этом, что нет еще «указа» от Святейшего Синода. Рутина царила вовсю, инициативе не было места» .

Наконец, 6 марта было опубликовано синодальное послание, в котором «верные чада Православной церкви» призывались к поддержке Временного правительства. Синод принял к сведению акты об отречении от престола Николая и Михаила Романовых; отменил обязательное упоминание во время церковных служб имени императора и постановил «возносить моления о благоверном Временном правительстве». Епархиальному начальству рекомендовано было проводить съезды и собрания с непременным принятием резолюций в поддержку новой государственной власти и одновременно призвать приходское духовенство в проповедях и во внебогослужебное время разъяснять пастве общецерковную точку зрения на происшедшее в России. Указания добросовестно выполнялись и в адрес Синода, и обер-прокурора потоком пошли телеграммы, обращения, послания и приветствия, в которых проклиналось «самодержавное прошлое», утверждалось, что «свершился суд Божий и грозный суд народной воли. Россия воскресла для жизни новой, на святых началах братства, равенства и свободы» .

Поступавшие в адрес Временного правительства сведения из различных регионов России свидетельствовали о том, что словно по мановению волшебной палочки улетучивались монархические настроения в обществе. Правительственный отдел «сношений с провинцией» с долей удивления отмечал в своих отчетах: «Широко распространенное убеждение, что русский мужик привязан к царю, без царя «не может жить», было ярко опровергнуто той единодушной радостью, тем вздохом облегчения, когда они узнали, что будут жить без того, без кого они «не могли жит»ь. Распутинская история известна в самых дальних углах России. И крестьяне обыкновенно говорят: «Царь-то до чего себя довел! И нас разорил вконец». Если и были у кого симпатии к монархии, то настолько было сильно противоположное течение, что монархистов совершенно не было слышно. Они притаились и если пробовали высказываться, пробуя почву, то скоро меняли тон, так как почва везде была недобрая».

Чуть позже, в конце марта, свою лояльность к новой власти Синод проявил и тем, что принял специальное постановление "О содействии со стороны духовного ведомства успешному распространению займа свободы". Городскому и сельскому духовенству, учителям церковно-приходских школ вменялось в обязанность разъяснять значение займа, а церковным учреждениям (братствам, монастырям, приходам и т.д.) предписывалось все свободные средства обращать на приобретение облигаций займа.

Весна 1917 года — уникальный период в истории России, характеризующийся бурным проявлением религиозной жизни во всем ее многообразии, религиозным возрождением и обновлением. Всколыхнулась и многомиллионная православная паства, все пришло в движение. Лозунг "демократизации" церковной жизни выдвигался чуть ли не повсеместно. Многочисленные съезды духовенства и мирян, наряду с внутрицерковными, выдвигали и политические вопросы. Порою «бунтующие низы» свергали нелюбимых епископов с кафедр из-за их «пристрастия» к прежнему режиму и требовали от Синода утвердить эти решения.

В поддержку таких требований зачастую выступали и новые местные власти. Из Рязани, например, телеграфировали 13 марта 1917 года обер-прокурору: "Учитывая всю предшествующую деятельность епископа рязанского Димитрия (Сперовского), стоящего во главе "Союза русского народа«, и принимая во внимание его широкую, все время возбуждавшую население агитационную черносотенную пропаганду во время богослужения, Рязанский исполнительный комитет просит принять меры к срочному удалению рязанского епископа Димитрия». Чуть позже в Синод пришел доклад викария рязанской епархии епископа Михайловского Павла (Вильковского), в котором он сообщал об обстоятельствах «удаления» епископа Димитрия. В нем с особенной горечью описывалась безучастность верующих масс — по церковной терминологии «тела церковного и семьи духовной», составлявших епархию. «Оказалось, — писал епископ, — ни »семьи«, ни «тела» как не бывало. «Тело» показало себя совершенным подобием бесчувственного трупа, семья — состоящей из одних почти младенцев, которые умеют кое-как лепетать свои молитвы в Божьих храма, да крепко спорить о том, сколько пятаков и гривенников скостить по случаю «свободы» с своих попов на каждой требе, да с отца благочинного, когда он поедет за сборами на нужды епархии».

Похожие ситуации складывалась во многих других губерниях: Владимирской, Воронежской, Житомирской, Иркутской, Костромской, Московской, Орловской, Харьковской… Синоду приходилось выкручиваться из щекотливых положений. Оскандалившихся пастырей вывозили в Петроград, а затем, бывало и насильно, отправляли на покой, определяя новое место жительства .

В публичных выступлениях приходского духовенства и рядовых верующих все чаще звучали обличительные слова в адрес епископата. Накопившиеся за многие годы "обиды" на власть духовную выливались на страницы светской и даже церковной прессы. Широкий резонанс получило открытое письмо профессора Варшавского университета П.В.  Верховского, опубликованное во «Всероссийском церковно-общественном вестнике», в котором были и такие слова: «С самого принятия Русью христианства русские епископы стали великими владыками с господствующей властью над огромными епархиями. Будучи нередко аристократами по происхождению и, безусловно всегда… монахами, русские епископы вознеслись высоко над простым клиром и мирянами и, упоенные своим величием и властью, почти забыли о морально пастырском характере своего «служения». Великая гордыня духа при внешнем «смирении» стала отличительной чертой русского епископата, и он более всего был озабочен сохранением своего величия и пышности, требуя, особенно от рядового духовенства, безусловно «благопокорности», рабского послушания и безгласности… В результате всего этого получилась глубокая рознь между православными епископами и духовенством в России и полный упадок веры и жизни церковной».

И в последующем на страницах этого издания (как и во многих других) появилось немало аналогичных признаний со стороны иерархов и видных церковно-общественных деятелей. Приведем только одно, опубликованное по случаю празднования 1-го мая в Москве в 1917г., и принадлежащее епископу Бельскому Серафиму (Лукьянову): "Сегодня — "праздник свободы«. Кровью обливается наше сердце, и всей душой скорбим мы, что Церковь в Москве осталась сегодня совершенно безучастной к народному торжеству: храмы почти все заперты, как в обыкновенный будний день, богослужения нарочито нет, звона колоколов не слышно…А народ ликует, радуется…Какая, по-видимому, глубокая пропасть между нами и народом -паствой нашей! Заперлись мы сегодня в своих комнатах и сидим, боясь выйти на улицу, как просидел весь день и я, совершенно отрезанный от людей, их дум и чувств».

На короткий период времени ключевой фигурой в проведении вероисповедной политики Временного правительства был В.Н.  Львов. Придя в Синод с желанием немедленно приступить к церковным реформам, он столкнулся с оппозицией и среди членов Синода, и за его пределами — среди епархиальных архиереев, которые в большинство своем не желали каких-либо реальных преобразований. Именно о них протопресвитер армии и флота Г. Шавельский в воспоминаниях писал: «В предреволюционное время наш епископат в значительной мере своей части представлял коллекцию типов изуродованных, ничтожных для работы, вредных для дела. Тут были искатели приключений и авантюристы, безграничные честолюбцы и сластолюбцы, смиренные и «благочестивые», изнеженные и избалованные сибариты, жалкие прожектеры и торгаши, не знавшие удержу самодуры и деспоты, инквизиторы, безразличные и безвольные в руках своих келейников, «мироносиц» и праздных проходимцев, на них влиявших…Каждый указанный тип имел в нашем епископате последнего времени по несколько представителей. Некоторые владыки «талантливо» совмещали в себе качества нескольких типов…Самая первая церковная реформа должна была коснуться епископата» .

Действительно, В.Н.  Львов в первую очередь занялся «очищением» епископата от лиц, запачканных связями с фаворитом царской семьи Г. Распутиным, состоявших в Союзе русского народа и придерживавшихся крайних монархических взглядов. Он самолично удалял их с кафедр или заставлял Синод принимать решения об этом. Первой «жертвой» обер-прокурора стал митрополит Петроградский Питирим (Окнов), которого принудили подать прошение об уходе на покой, после чего он покинул столицу. Затем настал черед и другого видного «распутинца» — митрополита Московского Макария (Невского), о котором отзывались как о человеке «праведной жизни», но «крайнем консерваторе». Этот «сибирский миссионер» своим продвижением по иерархической лестнице во многом был обязан Распутину, но тем самым он заслужил нелюбовь пасты. Церковная общественность тяготилась таким руководством епархии. Специальная депутация от приходов, духовных учебных заведений и церковных учреждений посетила комиссара Москвы Н.М.  Кишкина, упрашивая его оказать содействие в «немедленном удалении из Москвы на покой правящего архиерея». Этого же от Синода добивалась группа посланных в Петроград от духовенства и пасты Московской епархии авторитетных церковных деятелей. Совместными усилиями они заставили Макария подать заявление об увольнении на покой и удалиться в Николо-Угрешский монастырь .

Очень скоро многие кафедры оказались вдовствующими: Петроград, Москва, Тверь, Чернигов, Харьков, Екатеринбург, Екатеринослав…Обер-прокурор настаивал, чтобы их замещение проходило в выборном порядке на епархиальных съездах с широким участием духовенства и мирян.

К правительственным мерам в религиозной сфере Синод в целом относился отрицательно, рассматривая их как покушение на "первенствующее" положение Церкви в государстве и обществе. Отсюда глухое сопротивление действиям обер-прокурора, стремление притормозить церковные реформы. Тогда В.Н.  Львов воспользовался одной из неотмененных обер-прокурорских привилегий и предложил Временному правительству «состав зимней сессии Святейшего Синода освободить от присутствования» и вызвать на летнюю сессию новый состав. «Отставленные» члены Синода, хотя и выразили повиновение воле правительства, но в специально составленном акте признали такой способ формирования Синода не соответствующим каноническим требованиям. От их имени первенствующий член Синода митрополит Киевский Владимир (Богоявленский) обратился с письмом к председателю Временного Правительства князю Г.Е.  Львову с просьбой, «не отменяя действующих порядков в корне, дать устройству Св. Синода какие-либо прочные, всеми признаваемые и всем понятные основания и, прежде всего, устранить давно уже всеми осужденный произвол в вызове присутствующих в Св. Синод, т.е.  предварительно вызова необходимо избирать к присутствию в Св. Синод: архиереев — епархиальными архиереями, а лиц пресвитерского сана — духовенством». Однако правительство поступило по-своему, самостоятельно определив состав вызываемых в Синод представителей черного и белого духовенства. Из прежнего состава Синода оставлен был лишь архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский).

26 апреля члены нового состава Синода собрались на свое первое заседание. В течение трех последующих дней обсуждался проект послания к "возлюбленным о Христе братьям архипастырям, пастырям и всем верным чадам Святой Церкви", но, кроме того, члены Синода принимали многочисленные делегации с мест с жалобами на иерархов, рассматривали предложения по перемещению епископов, о назначении новых руководителей в синодальных учреждениях. После бурных споров послание было отредактировано и принято большинством голосов. Хотя и не все поддержали его. В своем дневнике член Синода Н.А.  Любимов, в ту пору протопресвитер Успенского собора Кремля, записал: «лично меня это послание мало удовлетворяет (оно составлялось А.В.  Смирновым и А.П.  Рождественским и окончательно редактировалось архиепископом Сергием). Много общих фраз и мало конкретного содержания; подобные послания издаваемы были Синодом и раньше, а дело обновления церковной жизни дальше не двигалось» .

В послании первой задачей названа подготовка к Поместному собору. Одновременно предлагалось провести "выборное начало" во все доступные для него формы церковного управления при самом широком участия всех членов Церкви в делах церковных. Кроме того, опубликован был ряд «Временных положений» о приходе, о епархиальном управлении, о выборах духовенства и епископов, на основе которых перестраивалась вся жизнь в епархиях. В течение марта-июня были приняты и многие другие синодальные постановления, менявшие положение и права, как духовенства, так и мирян. К примеру, в развитие принятого 25 марта 1917 г. постановления «Об отмене ограничений в правах белого духовенства и монашествующих, добровольно, с разрешения духовной власти, слагающих с себя духовный сан, а также лишенных сана по суду духовному», Синод 5 мая разрешил священнослужителям, вынужденным по независящим от них обстоятельствам оставить свои приходские места, занимать светские должности по государственной, общественной и частной службе, несение которых совместно со священническим саном. Из клировых ведомостей была исключена графа о поведении прихожан и членов их семей. Было разрешено поступление священнослужителей для продолжения образования в светские высшие учебные заведения. В духовных академиях установлена была выборность ректоров Советом академий и конкурсное замещение вакантных преподавательских мест; разрешалось студентам академии участие в политических партиях и проживание на частных квартирах.

Столь же насущными вопросами для вновь сформированного Синода являлись: созыв в Москве Всероссийского съезда духовенства и мирян, выборы на Петроградскую и Московскую митрополии, а также на вакантные кафедры. Съезд решено было созвать 1 июня, а епископские кафедры замещать в выборном порядке. Однако и здесь не обошлось без борьбы мнений. А.В.  Карташев, товарищ обер-прокурора, считал возможным признать за епархиями лишь право представлять в Синод список из трех кандидатов на вакантную кафедру, оставляя за Синодом окончательный выбор одного из них. Представители же Москвы и Петрограда высказались за то, чтобы митрополитов избирали на епархиальных съездах простым голосованием .

Выборы митрополита на Петроградскую кафедру стали одним из первых серьезных опытов "церковной демократии". Газеты пестрели заголовками: «Граждане Церкви! Идите в храмы, принимайте участие в выборах, созидайте обновленную церковную жизнь!» С 11 мая в каждом из действующих храмов проходили собрания по выдвижению делегатов на епархиальный собор. Он открылся 23 мая в присутствии 1600 делегатов. Первый день его работы прошел в предварительных собраниях, на которых выдвигались и обсуждались кандидатуры. Всего их было названо одиннадцать: из епископов и духовенства. 24 мая в Казанском соборе после литургии и молебна началось предварительное голосование по кандидатам. Оно определило трех лидеров — архиепископа Финляндского Сергия, епископа Уфимского Андрея (Ухтомского) и епископа Гдовского Вениамина (Казанского). При окончательном голосовании абсолютное большинство делегатов отдали предпочтение епископу Вениамину. Синод вынужден был признать итоги выборов, и возвел Вениамина в сан архиепископа с правом именоваться архиепископом Петроградским и Ладожским.

Спустя месяц, 20–21 июня прошли выборы на митрополичью кафедру во второй столице. На съезде духовенства и мирян Московской епархии кандидаты в основном выдвигались двумя влиятельными общественно-церковными группами. Первая — московское духовенство во главе с протоиереями Добронравовым, Боголюбским и Цветковым - предложила архиепископов: Северо-Американского Платона (Рождественского), Литовского Тихона (Белавина), протопресвитера Г. Шавельского. Вторая — духовенство и миряне, примыкавшие к кружку А.Д.  Самарина — предложила архиепископов: Кишиневского Анастасия (Грибановского), Новгородского Арсения (Стадницкого), Харьковского Антония (Храповицкого); епископов: находящегося на покое бывшего Дмитровского Трифона (Туркестанова), Уфимского Андрея (Ухтомского), Дмитровского Иоасафа (Калистова).

Ожесточенная дискуссия, в основном сфокусированная на вопросе: избирать ли митрополита из монашествующей среды, или из "достойных мирян", завершилась предварительным голосованием. В итоге — в списке претендентов оказалось 13 человек: епископы, священники, миряне. Последующее тайное голосование выявило «лидеров», получивших по 297 голосов — архиепископа Литовского Тихона и А.Д.  Самарина.

Архиепископ Тихон жил в то время Москве, в Донском монастыре, в качестве "гостя" после эвакуации из своей Виленской епархии перед наступающими германскими войсками. Он не пользовался особой известностью ни в церковной сфере, ни в обществе. Мало кто его знал и в Москве. Не присутствовал он и на съезде, находясь в Петербурге, будучи вызванным в заседания Синода. Правда, о нем ходили слухи как об очень добром и гуманном владыке. Очевидно, его включили в список для голосования как «нейтральную фигуру» по отношению к сложившимся группировкам на епархиальном съезде, каждая из которых стремилась продвинуть своего кандидата. Это, видно, и обеспечило ему значительное число голосов из обеих противоборствующих церковных групп.

Фигура А.Д Самарина, опытного общественного деятеля, бывшего предводителя Московского дворянства была очень популярной в Москве. Представитель известной славянофильской семьи, он заставил заговорить о себе еще в 90-х годах XIX столетия, выступая в качестве церковного публициста, оппонента В.С.  Соловьева, а затем, став в 1915 г. на короткий срок обер-прокурором Святейшего синода. В значительной степени своей популярностью и выдвижением кандидатом на митрополичью кафедру он был обязан окружавшему его ореолу "борца" с распутинщиной. Об этом говорил, к примеру, во время выдвижения кандидатов в список для предварительного голосования священник Кедров: «Я преклоняюсь перед чистотой и уединением монашеской жизни, но неужели оскудела вера и высота нравственности у тех, кто носит простой пастырский крест? Неужели нельзя искать архипастыря среди русского народа, народа-богоносца в душе? Мы видим, что в то время, когда стоявшие во главе церковного управления лица монашеского сана, присутствовавшие при развитии и росте распутиновщины и связанной с ней гнусности, не возвысили голоса против этих ужасов и безобразий, - возвысил голос мирянин, который тогда был обер-прокурором, А. Д. Самарин, за что и должен был оставить свой пост». Вместе с тем, этого человека поддерживали и монархисты. Среди них ходили слухи об особой близости Самарина и последнего русского царя Николая II, якобы установившейся после их встречи в Ставке в 1915 году.

Решающее голосование, в присутствии В.Н.  Львова, проходило 21 июня в храме Христа Спасителя. В восемь утра съехались делегаты-выборщики. Миряне заняли левую сторону зала, а духовенство — правую. К половине десятого из Успенского собора Кремля прибыл крестный ход с чудотворной иконой Владимирской Божией Матерью. По окончании литургии, которую служил наместник Троице-Сергиевой лавры архимандрит Кронид, на солею были выставлены две урны для голосования. По мере того, как урны наполнялись бюллетенями, их относили в середину зала, высыпали на большой стол, стоявший на возвышении, тут же подсчитывали бюллетени и объявляли результаты. В течение долгого времени никто из двух претендентов не имел преимущества, и лишь в самом конце вскрывавшиеся урны стали давать преимущество Тихону.

Ближе к обеду, открылись двери храма, и публика, ожидавшая конца выборов, моментально заполнила собор. Из алтаря, через открытые царские врата вышли шесть архипастырей и встали лицом к народу. Выступивший вперед архиепископ Агафангел (Преображенский) громко объявил имя новоизбранного московского митрополита — Тихон! Сторонники Самарина тут же покинули храм, а там еще не менее часа оставалась толпа верующих, лобызая и поздравляя друг друга с избранием московского архипастыря.

Из почти восьмисот выборщиков А.Д.  Самарина поддержали 303 депутата. За архиепископа Тихона отдал голос 481 депутат. Как выявилось, победа была обеспечена голосами духовенства, в последний момент объединившегося в нежелании пропустить на место епархиального архиерея мирянина.

23 июня 1917 года архиепископ Тихон получил указ из Святейшего правительствующего синода об избрании его на "Московскую архиерейскую кафедру тайным голосованием". Ему «приказывалось»: «быть архиепископом Московским и Коломенским, Свято-Троицкой лавры священно-архимандритом, без возведения в сан митрополита до решения этого вопроса собором». Одновременно хозяйственному управлению поручалось незамедлительно выдать преосвященному Тихону «прогонные деньги на проезд от Петрограда до Москвы и сверх сего пособие на подъем и путевые издержки причитающуюся по расстоянию сумму», дабы он мог незамедлительно прибыть на новое место служения.

Политические изменения в России, ставшей самой свободной страной в мире, раскрепощение общества, а также объявленная Синодом демократизация церковной жизни вызвали необычайное оживление. Со своими программами к духовенству и верующим обращаются самые различные церковные группы и движения, что возникли либо еще в начале века, либо сразу же после Февральской революции. Назовем такие из них, как "группа 32-х священников", «Союз прогрессивного петроградского духовенства». В центре внимания их лидеров была не только церковная проблематика, но вопросы политические и экономические.

Один из лидеров движения за обновление Церкви петроградский священник А.И.  Введенский в своих газетных статьях, проповедях, выступлениях на собраниях и митингах призывал "обратить самое серьезное внимание всех христиан на колоссальное значение экономического вопроса". Он упрекал и историческую, и современную Церковь в том, что она сознательно «закрывала глаза» на «вопиющую нужду и смертную бедность миллионов братьев-христиан». В своей программной статье «Христианство и социальный вопрос» Введенский призывал: «Теперь нам, духовенству, надо говорить правду, абсолютную правду, т.е.  делать то, что мы привыкли делать менее всего. Однако это наш долг, и мы, теперь хотя бы волею судеб, не можем от него отвернуться. Будем же говорить правду».

О какой же правде говорил Введенский? В чем смысл ее? По мнению священника, она в том, что "социализм не враг христианства, а друг, идейный брат". Социализм и христианство имеют совпадающую конечную цель: «установить на земле такое высшее общечеловеческое состояние, когда будут вытерты все слезы, когда не будет более ни горя, ни печали, ни боли, ни наказания». Иными словами, перенести на российскую почву идеи «христианского социализма», более полувека распространявшиеся в Западной Европе, вот цель и задача Введенского и тех, кто поддерживал его. Конечно, «совмещая» христианство и социализм, обновленцы имели в виду лишь этический аспект, а не политическую основу «правды» социалистического учения. «Ленинство, — как писал Введенский, — не состоятельно ни с какой точки». А потому отвергалось насилие, в том числе и революционное, как средство переустройства существовавшего порядка вещей.

Даже робкие попытки Введенского привлечь внимание российского духовенства к проблемам земного бытия паствы вызвали отповедь со стороны консервативной части православной иерархии и духовенства, выступавших против любых нововведений в церковной жизни. Со страниц "Всероссийского церковно-общественного вестника" профессор Т. Прохоров «строго указал» Введенскому на то, что ни при каких обстоятельствах учение Маркса и Энгельса не может быть «братом христианства» по причине его «революционности». «Христианство, — писал Прохоров, — призывает не к борьбе, не к насилию не к диктатуре одного класса над другими, а к единению, к братской любви. Не насилие, с точки зрения христианства, должно создать братство, а христианская любовь» .

Еще одним вопросом, активно обсуждавшимся в церковной среде, был вопрос о форме и характере взаимоотношений Православной церкви с государством в новых политических условиях.

Росло число тех, кто призывал критически оценить прошлое во взаимоотношениях Церкви и государства, учесть настроения масс, пойти по пути демократизации данной сферы общественных отношений. Они были не только в столицах и в крупных промышленных центрах, но и в далеких провинциях. В Томской губернии Народное собрание 9 мая 1917 г. рассмотрело доклад специальной комиссии по "церковному вопросу". В итоговом документе были сформулированы следующие принципы, на которых должны строиться отношения государства и Православной церкви в новой России: отделение церкви от государства и школы от церкви, равенство религий перед законом, национализация монастырской и церковной собственности и т.д.

Даже среди, казалось, проправославно настроенного крестьянства, нашли поддержку новые идеи и настроения относительно государственно-церковных отношений. К примеру, на собрании представителей крестьянских депутатов от волостей Калужской губернии, собравшихся 29 мая 1917 г., были сформулированы следующие требования: "обучение должно быть всеобщее, бесплатное и обязательное для всех, и школа должна быть едина от низшей до высшей…Отделить церковь от государства и школу от церкви". Зачастую на таких сходах духовенство обвинялось в антиправительственной и черносотенной агитации, что служило поводом для его удаления с приходов, преследования и даже арестов. Свидетельства нарастающего противостояния между крестьянской массой и сельским духовенством можно обнаружить и в частной переписке того времени. К примеру, профессор Петроградской духовной академии И.С.  Пальмов, находясь весной 1917 года в далекой провинции, в крестьянской среде, писал архиепископу Новгородскому Арсению (Стадницкому): «Живя сейчас в селе и наблюдая проявляющиеся беспорядки, связанные с происшедшими событиями, усердно прошу Вас доложить новому обер-прокурору Вл. Н. Львову, что сельское духовенство крайне нуждается в защите его безопасности от проявлений народной мести за какие-то старые счеты по части взимания доходов». Сводки Главного Управления по делам милиции МВД о положении дел в губерниях переполнены были донесениями о повсеместно происходивших конфликтах селян с духовенством из-за конфискации крестьянами церковно-приходской земли, монастырских имуществ, лесных и покосных угодий и т.п.

Собравшийся в Петрограде в мае 1917 г. Всероссийский крестьянский съезд также рассматривал вопрос о ликвидации церковно-монастырской земельной собственности. В адрес съезда поступили сотни телеграмм, писем, наказов от крестьянских сходов и губернских съездов. В них требования: добиваться свободы совести и вероисповедания, отделения церкви от государства и обеспечения равноправия всех граждан вне зависимости от их отношения к религии, упразднения церковных школ и введения бесплатного светского образования. В проекте резолюции по аграрному вопросу указывалось, что церковные земли должны отойти народу без всякого выкупа. В "Примерном наказе", составленном на основании наказов, доставленных делегатами съезда с мест, говорилось: «Должны быть признаны следующие неотъемлемые права человека и гражданина: свободы совести, религий; уничтожены — вероисповедные ограничения. Церковь должна быть отделена от государства, и религия должна быть частным делом каждого гражданина. Школы должны быть отделены от церкви. Церковно-приходские училища должны быть преобразованы в народные училища».

Требования конфискации части церковно-монастырской собственности или даже ее полной национализации широко были распространены не только среди крестьянской массы. Советами рабочих и солдатских депутатов были конфискованы типографии в Киевской, Почаевской и Троице-Сергиевой лаврах, в Московской Синодальной конторе. При этом печатание молитвенников и иной религиозной литературы запрещалось под предлогом, что в них упоминалось царское имя. В Тверской губернии Осташковский Совет солдатских депутатов без согласия епархиального начальства провел ревизию хозяйства Ниловой пустыни. Власти Слуцка провели обыск в Слуцком Троицком монастыре, во время которого конфисковали брошюры с жизнеописанием мученика младенца Гавриила и 156 икон. В Самарской губернии в г. Бузулуке по постановлению продовольственного комитета был произведен обыск в женском монастыре. Конфисковано 20 тысяч пудов муки, зерна и отрубей. В Терской области в г. Кизляре члены местного совета солдатских депутатов вмешивались в дела Кизлярского женского монастыря, возбуждая монахинь против начальства и, обещая захватить монастырские земли. В Тамбовской губернии в с. Поганки крестьяне во главе с комиссаром не допустили священника и прихожан в храм, ключи от которого были отобраны. В Шацком уезде Колобеевской волости той же губернии волостное собрание постановило отобрать у четырех церквей волости все серебряные сосуды и кресты и обратить их на нужды армии. В Саратовской губернии комитет слободы Котовой (Камышинский уезд) приговорил отобрать церковную землю, при этом прихожане прекратили все выплаты духовенству, обрекая его на нищенство. В Воронежской губернии крестьяне деревни Сомовки Нижнедевицкого уезда с одобрения уездного исполнительного комитета поделили между собой землю Варваринского женского монастыря. Харьковский губернский общественный комитет решил выделить ссуду для своих нужд из средств монастырей.

Правительство, пытаясь приостановить натиск народных масс на церковно-монастырскую собственность, издало особый циркуляр, запрещающий исполнительным комитетам и вообще всем светским учреждениям вмешиваться в дела религиозных организаций и "чинить самоуправные действия". Однако многочисленные жалобы на «бесчинства» крестьян, на «беззаконное отобрание» собственности у монастырей, церковных учреждений и религиозных обществ, как в деревнях, так и в городах. по-прежнему продолжали поступать в государственные органы власти, к обер-прокурору, а затем и в министерство исповеданий.

Вопрос о возможном отделении церкви от государства в России перестал быть запретным для православного духовенства. Весной и в начале лета он обсуждался даже на нескольких съездах духовенства — в Воронежской, Тверской, Орловской губерниях. Хотя в большинстве епархий духовенство не желало отказаться от прежних воззрений на взаимоотношения Церкви и государства, согласно которым: "Православная церковь не может быть отделена от государства, но должна быть свободна от всякого влияния на нее гражданского управления и управляться только церковными законами. Государство обязано признавать православную веру, как первую между равными,..обеспечить православное духовенство жалованием и пенсией, содержать на государственные средства учебные заведения, подготавливающие пастырей церкви, и установить во всех учебных заведениях преподавание Закона Божьего на одинаковых с другими предметами правил, оплачивая труд законоучителей".

Но особенно оживленно обсуждался вопрос "отделения" в обеих столицах. Примечательна статья профессора Санкт-Петербургской духовной академии Б.В. Титлинова «Отделение церкви от государства», опубликованная во «Всероссийском церковно-общественном вестнике». В ней разбирались различные точки зрения относительно возможных отношений между государством и религиозными объединениями в демократической России. Автор, убеждал, что Церкви нет оснований страшиться «отделения» от государства, ибо в прошлом этот союз был и неравноправным, и тягостным для церковного института.

Хотя Титлинов видел множество "идейных выгод" в освобождении Церкви от государственной зависимости, предвосхищал в связи с этим рост нравственного авторитета русского православия, и считал отделение «величайшим благом», все же он признавал такое решение для России преждевременным. Настаивал на постепенности в его реализации, выражая надежду, что и государство, на которое ложится моральная ответственность за создавшуюся ситуацию, «бросить церковь сейчас … не имеет права».

Но взгляды Титлинова не находили поддержки среди большей части духовенства и иерархии, которые выступали за сохранение союзнических отношений Православной церкви с российским государством и против каких-либо форм «отделения» церкви от государства. Наиболее наглядно эта позиция проявилась в ходе работы собравшегося в начале июня 1917 года в Москве Всероссийского съезда духовенства и мирян. Главными на нем были два вопроса: об отношении Церкви к свершившейся революции и о проблемах взаимоотношения государства и церковного института.

Показательно, что делегаты, как это ни трудно им было, но не призывали к восстановлению поверженного самодержавия. Как выразился один из основных докладчиков на съезде, преподаватель Московской духовной семинарии М.И.  Струженцов: «царское самодержавие, как исполнившее в истории свое назначение внешнего собирания Руси, должно отойти в прошлое». Участники съезда весьма критично характеризовали состояние государственной и церковной жизни накануне Февральской революции. Популярный в церковных кругах князь Е.Н.  Трубецкой говорил: «в те дни императорская Россия стала похожа на темное, бесовское царство, и случилось это именно вследствие глубокого упадка жизни религиозной, духовной». «Распутин роди Питирима. Питирим роди Штюрмера» — вот ходячая стереотипная фраза, которая всего несколько месяцев назад прекрасно резюмировала сущность создавшегося у нас положения. Россией правил бес, — нужны ли другие объяснения той грязи, которую мы видели, той атмосферы лжи, предательства и измены, которая нас окружала?»

Думается, что резкость публичных заявлений о сошедшей с исторической арены царской династии в связке с обличением распутинщины, объяснялась достаточно широко распространенными в российском обществе настроениями. Преподаватель духовной академии, доктор богословия А.Д.  Беляев в своем дневнике под датой 23 марта записал: "Тысячи революционеров не уронили так самодержавия, монархию, трон и династию Романовых, как эта германка (имеется в виду императрица Александра Федоровна — М.О.) со своим гнусным Распутиным, со своим германизмом, со своей сумасшедшей хлыстовщиной, со своей отчужденностью от России и чуть ли не изменами в пользу Германии, с отчужденностью даже от всех членов царского дома и чуть ли не с манией величия. А царь повредил себе и монархии безволием, ленью, беспечностью, пристрастием к вину (по-видимому), тугоумным подчинением своей обер-кликуше, неумением управлять, нежеланием, хотя бы на время войны, составить кабинет по образу конституции. Жалкие люди и жалкая теперь, да и прежде, семья, несчастная семья! Нравственно, умственно и культурно обе главы семьи упали еще раньше переворота и окончательного падения".

Общий политический настрой участников съезда проявился в призывах к пастве принять свершившиеся изменения государственного строя в России, поддержать Временное правительство, «подчинение которому необходимо во избежание гибельного … безначалия». В приветственной телеграмме Временному правительству съезд писал: «Собравшийся в Москве всероссийский съезд православного духовенства и мирян приветствует Временное правительство, как опору порядка и законности в стране, и выражает уверенность, что, опираясь на все здоровые силы России, правительство доведет страну до Учредительного собрания, которое организует новый прочный государственный строй».

Перед делегатами съезда выступил и обер-прокурор В.Н.  Львов. Он подтвердил, что целью правительства является "отделение" Православной церкви от государства, но при этом подчеркивал, что «необходима долговременная подготовка к этому акту, так как существует тесная связь между Церковью и государством и немедленное отделение явится разрухой и для Церкви, и для государства. Итак, предварительно необходимы: 1) дарование Церкви свободы, 2) разграничение сфер церковной и государственной и 3) через очень долгий промежуток времени полное отделение Церкви от государства».

Съезд почти единодушно не принял такой позиции. Отдельные попытки в защиту "отделения" потонули в общем хоре его противников. Их позицию сформулировал тот же Трубецкой в краткой, ставшей поистине крылатой, фразе: «Лозунг отделения Церкви от государства выдвигается против Церкви людьми ей враждебными или к ней равнодушными. И в наших рядах, и на епархиальных съездах он может быть поставлен только по недоразумению. Отделение Церкви от государства есть полное упразднение Церкви, коего мы допустить не можем и не должны».

Это мнение и было закреплено в единогласно принятой резолюции, зафиксировавшей православное видение основных принципов церковно-государственных отношений:

"1. Отделение Церкви от государства не может быть допущено, но должна быть объявлена и последовательно проведена свобода вероисповедания и культа.

2. Православие признается первой среди других исповедуемых в России религий.

3. Соответственно с этим православная вера пользуется преимуществом во всех актах государственной жизни, в которых государство обращается к религии, и в публично-богослужебных действиях, а равно сохраняет силу православно-богослужебный календарь. Православная вера не может подвергаться оскорблениям ни в обществе, ни в печати.

4. Глава Русского государства и министр исповеданий должны быть православными от рождения.

5. Православная церковь является институтом публично-правового характера, коему государство оказывает покровительство в законах и материальную поддержку" .

Работа Всероссийского съезда, принятые на нем решения, воспринятые в церковных кругах как голос всей Церкви, идущей к своему Поместному собору, однозначно свидетельствовали, что иерархия и духовенство выступали за сохранение российского государства как "христианского государства", неразрывными узами связанного с православием. По существу, эта позиция противопоставила Церковь всему разбуженному революцией российскому обществу.

Во-первых, подавляющее большинство неправославных религиозных организаций выступало за строительство новых государственно-церковных отношений на принципах отделения церкви от государства, равенства религий и религиозных организаций.

Во-вторых, абсолютное число политических партий России, имевших значительную поддержку во всех слоях общества, в своих программных документах высказывалось за строительство светского государства, осуждая прежнюю "религиозную политику" в Российской империи. Отсюда требования: отделение церкви от государства и школы от церкви, национализация церковно-монастырской собственности; равенство граждан независимо от их отношения к религии и религиозных организаций; отказ от государственного субсидирования деятельности конфессий; признание за гражданами права на вневероисповедное состояние.

Несовпадение взглядов политических организаций и Православной церкви на предпочтительный характер государственно-церковных отношений улавливалось пытливыми наблюдателями даже в церковной среде. Они не отрицали права Церкви на выявление своей собственной позиции, но подчеркивали, что вопрос этот будет и должен решаться в сфере политической, и государство при этом будет проводить свою собственную линию.

Передовая статья во "Всероссийском церковно-общественном вестнике" прямо указывала: «Проблема отношения государства и Церкви есть проблема политическая, и решаться она будет в политическом порядке. Чтобы ни сказал Церковный собор, для государственной власти это не обязательно. Поэтому самое достоинство Собора требует, чтобы он говорил лишь о том, что от него зависит, и установил твердо церковную линию поведения, не сбиваясь на политическую. В политике же проблема отношений к Церкви решится политическими силами, на Учредительном собрании, а если Церковь хочет реально воздействовать на решение, то она должна лишь иметь в Учредительном собрании побольше сторонников ее платформы. Это единственный правильный метод и по существу».

Летом 1917 года, сразу же после Московского Всероссийского съезда духовенства и мирян, началась практическая подготовка к Поместному собору. 13 июня в Петрограде открылись заседания Предсоборного совета, об образовании которого было объявлено еще в апреле. Его основная задача заключалась в подготовке проектов по наиболее важным и спорным вопросам церковной реформы, которые планировалось обсудить на Соборе. В состав Совета вошли представители синодальных учреждений и правящие

иерархи, делегаты от духовных школ и монастырей, среди которых были представлены и сторонники "обновления Церкви", и их оппоненты.

Руководил работой Предсоборного совета на правах исполняющего обязанности первенствующего члена Синода архиепископ Финляндский Сергий. Решено было за основу подготавливаемых проектов взять материалы Предсоборного присутствия (1906 г.) и Предсоборного совещания (1912 г.) — особых представительных комиссий из иерархов и видных церковно-общественных деятелей, которые занимались подготовкой программы Поместного собора, порядка его проведения и богословской разработкой вопросов, подлежавших обсуждению. Однако тогда, несмотря на то, что все необходимые проекты документов были подготовлены, император Николай II не дал своего согласия на созыв собора. И вот теперь, после падения самодержавия, Церковь получила возможность вновь обратиться к насущным для нее вопросам и разрешить их согласно канонам и традициям, с учетом общественно-политической ситуации в стране и внутреннего состояния Российской православной церкви.

Особо бурная дискуссия в Предсоборном совете развернулась по вопросу восстановления патриаршества. Собственно говоря, это было продолжение уже много десятилетий длившегося спора. Еще в 1906 году профессор Санкт-Петербургской духовной академии Н.Н.  Глубоковский, высказываясь в защиту патриаршества, говорил: "я чувствую необходимость в сильном централизующем главенстве церковном, действующем по полномочию, от имени и ради Церкви и ответственном перед нею. Нам нужно, чтобы кто-нибудь разбудил, сплотил и воодушевил нас, сам, вдохновляясь одушевлением солидарной массы. При тишине внутренней и союзе с миром — он есть естественный выразитель и фокус жизнедеятельности целого, посредник сношений и ходатай; при раздоре — его связующий центр и готовый предводитель».

Но нашлись сторонники и иной точки зрения, видевшие в восстановлении патриаршества несоответствие церковным канонам и практике Древней церкви, считавшие, что оно будет способствовать росту авторитаризма в церковных делах, излишней централизации церковного управления. Немало имелось и тех, кто прямо называл идею восстановления патриаршества странной и «ненужной. При этом нередко ссылались на слова митрополита Московского Филарета (Дроздова). «Очень ли велика разница, — писал он, — что в России первенствующий член Священного синода не называется патриархом… Восстановлять патриарха было бы не очень удобно: едва ли он был бы полезнее Синода. Если светская власть начала тяготеть над духовной, почему один патриарх тверже вынес бы сию тяжесть, нежели Синод».

Митрополит Волынский Евлогий (Георгиевский) спустя тридцать лет так описывал обстановку, в которой проходила работа Предсоборного совета: Либеральные профессора стояли за синодальное, коллегиальное начало и высказывались против патриаршества, усматривая в нем принцип единодержавия, не отвечающий якобы требованиям данного исторического момента. Этот взгляд одержал верх, и патриаршество в Предсоборном присутствии (совете) провалили. Стоит добавить, что причину «провала» идеи патриаршества следует искать, очевидно, и в духовно-нравственном состоянии епископата, и в господствующих в обществе оценках и отношении к нему в момент крушения самодержавия. Этому подтверждение можно найти и в свободной от официальной лакированности частной переписке иерархов Русской церкви. К примеру, епископ Переславский Иннокентий (Пустынский) в конце марта 1917 года писал своему духовному наставнику архиепископу Новгородскому Арсению: «Церковь Христова в свободной державе Российской ныне освободилась от векового рабства и для нее занялась заря апостольской жизни в свободной стране. Со свержением монархии Церковь избавилась от позора, от участия в навязанном ей грехе цезарепапизма…Нам теперь надлежит незамедлительно собраться вкупе для избрания патриарха и решения множества возникших вопросов. Воспитанные в рабстве, страдая слабоволием и будучи лишены инициативы, мы едва ли найдем в среде себя достойного кандидата на патриарший престол» .

5 июля Предсоборный совет представил на утверждение Синода порядок выборов делегатов на Поместный собор и дату начала его работы — 15 августа. Синод отверг притязания консерваторов на недопущение мирян и постановил: «Собор состоит из епископов, клириков и мирян». От каждой епархии избирались по пять делегатов: два из клира и три от мирян. Члены Собора выдвигались также от армии и военного духовенства, от монастырей и духовных академий, от университетов и академии наук, от Государственной Думы и Государственного Совета.

Подготовка к Поместному собору проходили в условиях продолжающихся выступлений крестьян, захватывавших помещичьи и церковные земли, деморализации армии, обострения политической обстановки в стране, вызванного июньским кризисом в правительстве и расстрелом демонстрации 3–4 июля в Петрограде. Все это заставило приходское духовенство, избиравшее на проходивших именно в эти дни епархиальных собраниях делегатов на Собор, качнуться вправо в поиске «сильной руки». Именно потому, как впоследствии вспоминал А.В.  Карташев: «Приходское духовенство, увлекшееся в первые месяцы революционной новизной, в июле уже испытало достаточно испугов от страшного духа революции. На выборных собраниях произносились преимущественно речи консервативного характера, и в выборщики и в члены Собора попали люди умеренные и право настроенные».

Общественно-политическая обстановка в стране оказала влияние и на государственно-церковные отношения. Вынужден был уйти в отставку В.Н.  Львов, что в православных кругах было воспринято с облегчением. Думается, что и правительство с легким сердцем рассталось с ним. Управляющий делами В.Д.  Набоков следующим образом охарактеризовал итоги деятельности первого «революционного» обер-прокурора: «Несомненно, В.Н.  Львов имел не одну положительную черту: он не был политическим интриганом, он всей душой отдавался той задаче, которую себе поставил: оздоровление высшего церковного управления. К несчастью, эта задача оказалась для него не по плечу…. И, несмотря на всю развитую им за пять месяцев пребывания в должности обер-прокурора энергию, я не знаю, оставила ли его деятельность хоть какие-нибудь следы в »ведомстве православного исповедания«.

Партия кадетов выдвинула на освободившийся пост кандидатуру Ф.Ф.  Кокошкина — специалиста по государственному праву. Мотивируя свое предложение тем, что основная задача деятельности обер-прокурора на современном этапе должна заключаться не в управлении Церковью, а в налаживании государственно-церковных отношений, в постепенной подготовке к превращению этого поста в пост министра исповеданий. А это, как утверждалось, требует познаний в области публичного и государственного права. Однако глава Временного правительства А.Ф.  Керенский остановил свой выбор на другом видном деятеле партии кадетов — А.В.  Карташеве. Как объяснял Керенский, накануне Поместного собора должность обер-прокурора должен занимать человек особого такта и деликатности, и, кроме того, имеющий глубокие познания в области церковной истории и исповедующий идеи партнерства государства и Церкви.

По мнению представителей Православной церкви, кандидатура Карташева была предпочтительнее, чем другие. Как отмечал в воспоминаниях митрополит Евлогий: Замена А.В.  Карташевым В.Н.  Львова пришлась…вовремя. В.Н.  Львов вносил в деловую атмосферу наших заседаний /Предсоборного Совета — М.О./ раздраженный, истеричный тон, предвзятую недоброжелательность по отношению к архиереям — он не помогал работе, а мешал. С А.В.  Карташевым можно было договориться.

Июль 1917 года можно считать рубежом в проведении вероисповедных реформ государства. До сего времени правительство неоднократно заявляло о том, что проблема взаимоотношений государства и религиозных объединений может быть решена только на Учредительном собрании. Потому оно сосредоточивало основное внимание на текущих проблемах бытия религиозных объединений, стремясь максимально использовать сохраненную от царских времен систему управления данной сферой общественных отношений, лишь приспосабливая ее к новым условиям. Значительная доля работы по-прежнему возлагалась на МВД и, прежде всего, на департамент духовных дел иностранных исповеданий. Именно он в этот период выстраивал новые отношения между государством и ранее гонимыми и «терпимыми» религиозными организациями. Здесь и проведение всевозможных съездов религиозных организаций, учреждение ими выборных органов управления, утверждение новых правил и инструкций о деятельности религиозных объединений, разрешение проблем, связанных с собственностью религиозных организаций. В системе МВД для изучения поступающей от представителей конфессий предложений и подготовки вероисповедных законопроектов было создано Особое совещание по общим вероисповедным вопросам. В необходимых случаях вопросы жизнедеятельности конфессий выносились на рассмотрение Юридического совещания при правительстве. Департамент обеспечивал участие в разработке вероисповедных законопроектов представителей религиозных организаций, научных учреждений, общественности, организуя в этих целях специальные комиссии и совещания.

Теперь же, в конце июня начале июля 1917 года правительство пришло к убеждению, что следует переходить от простого отказа от норм религиозного законодательства царского времени к разработке самостоятельных вероисповедных законопроектов. Вновь встал вопрос о теоретических основах такой политики. Практика показала, что идею внеконфессионального государства, на которую ориентировалось правительство в феврале-июне 1917 года, и в основе которой лежит принцип равенства всех религиозных объединений и равноудаленности от них государства, независимо от его исторических связей в предшествующий период, реализовать в России не удалось Осознавалась и необходимость глубокого реформирования государственных органов, осуществлявших до того вероисповедную политику государства.

Бремя перемен пало на вступившего на пост обер-прокурора А.В.  Карташева. В своей деятельности он руководствовался кадетской программой по религиозному вопросу. Она подразумевала строительство светского государства, но с сохранением определенных «близких» отношений между государством и Православной церковью, некоторого покровительства со стороны государства в отношении Церкви. В этих случаях «отделение» трактовалось как «отдаление» Церкви от государств и не более того. К слову сказать, «приближение» касалось только Православной церкви, и в этом уже заключена была возможность к конфликту между государством и неправославными объединениями.

Личное видение теоретических основ церковной политики государства в России Карташев изложил в одной из своих статей таким образом: «Церковь и государство не должны быть враждебны друг другу. Кесарево и Божие не должно быть в конфликте, но в полной гармонии и согласии, друг другу помогая, но не упраздняя свободы и самостоятельности каждого в его собственной автономной области. По официальной терминологии «этосимфония»…Церковь ведает делами божественными, небесными. Государство — человеческими, земными. Но в тоже время всемерно печется о хранении церковных догматов и чести священства. А священство вместе с государством направляет всю общественную жизнь по путям угодным Богу. При таком единстве идеальной христианской цели государство и церковь мыслятся двумя различными функциями одного организма».

Новый обер-прокурор вплотную занялся и проблемой учреждения поста министра исповеданий. К разработке законопроекта о министерстве были привлечены: от православных кругов — С.Г.  Рункевич, П.В.  Гурьев, от специалистов-юристов — В.Д.  Набоков, барон Б.Э. Нольде, бывшие также членами кадетской партии. После обсуждения текста законопроекта в Юридическом совещания, правительство 5 августа утвердило его. Инициатор реорганизации управления церковными проблемами — А.В.  Карташев стал первым российским министром исповеданий.

Один из ближайших его помощников С.А.  Котляревский в интервью газете Русские ведомости следующим образом охарактеризовал задачу министерства исповеданий: «осуществление начал свободы совести, религиозная автономия отдельных церковных союзов. Православие не может остаться господствующим в прежнем смысле слова, но должно быть предметом культурного покровительственного отношения со стороны государства, отказавшегося от полицейской точки зрения на церковь. Роль государства ограничится надзором за закономерностью церковных союзов, без вмешательства в их внутреннюю жизнь» .

Прозвучавшие из уст Котляревского слова культурное сотрудничество и стали главной характеристикой политики Временного правительства в отношении Российской православной церкви с июля и вплоть до октября 1917 г.

Предложенное правительством новое видение сущности вероисповедной политики воспринято в обществе было неоднозначно. Многие расценили факт создания министерства исповеданий исключительно как символический шаг, произведенный ради упразднения обер-прокурорской должности, бывшей синонимом тяжкой зависимости Церкви от государства. Поскольку сохранялось, хотя и в завуалированной форме, первенство Православной церкви, ибо и министр, и оба его заместители должны были принадлежать к православному вероисповеданию. К тому же, вплоть до того момента, когда Поместный собор разработает и представит для принятия государственной властью нового устройства высшего церковного управления, оставались незыблемыми все «прежние правящие установления Русской церкви, к учреждению коих государственная власть приложила печать своей санкции». А это, безусловно, давало преимущества Православной церкви. Очевидным для всех было и то, что «новая политика» выстраивалась исключительно в интересах и применительно к Российской церкви.

Левые партии восприняли все это, как отступление от принципов светского внеконфессионального государства. Неправославные объединения расценивали новый курс как возвращение к временам существования особых (привилегированных) отношений государства и Церкви, что неминуемо отрицательно должно было сказаться на положении всех иных религиозных объединений. И вскоре с протестами в адрес Временного правительства обратились мусульмане, старообрядцы, лютеране, духоборы приводившие массу примеров неправомерного ограничения их национальных и религиозных прав.

Правительство свое новое отношение с Русской церковью объясняло тем, что именно предложенный курс способен помочь избежать конфликтов в государственно-церковных отношениях, что он более ориентирован на постепенность реформирования, чем на кратковременный слом устоявшихся отношений. Карташев в ответ тем, кто обвинял его в отходе от принципа равенства религиозных объединений, разъяснял, что, будучи русским, национальным, правительство должно относиться к Православной церкви как «к исторически-первенствующей среди других исповеданий в русском государстве» .

Справедливости ради следует отметить, что отступление от ранее достигнутого в реформировании государственно-церковных отношений не было тотальным. Государство не отказывалось от принципа светскости, как и от тех законодательных актов по вопросам свободы совести, что были приняты в предшествующий период и самым существенным образом преобразовавшие общественную жизнь России .

Православной церкви предлагалось смириться с изменениями, происшедшими в государственно-церковных отношениях. Точно также ей предлагалось добровольно отказаться от былых привилегий и преимуществ в пользу всех разрешенных законом религий и от чрезмерных претензий на господство в обществе и государстве, ставших после Февраля 1917 года уже иными, чем прежде.

Что касается иноверных и инославных объединений, то правительство подтверждало, что сохранит реальные достижения религиозных свобод, касавшиеся их жизнедеятельности. А среди них: изменение порядка пользования вакуфными землями; утверждение новых инструкций по управлению лютеранских приходов в Гдове, Ревеле и Пскове; проведение протестантских, мусульманских съездов; предоставление права ламаитам именоваться в официальных документах буддистами. Представителей неправославных объединений успокаивали, что государство и впредь будет руководствоваться и обеспечит принцип свободы вероисповеданий.

Последующие события показали, что правительству все же не удалось согласовать интересы различных религиозных объединений и предложить приемлемый для всех курс вероисповедных реформ.

Противоречивость церковной программы кадетов обрекла на противоречивость и курс правительства. Не смогли кадеты найти точки соприкосновения по этим вопросам с другими партиями и в правительстве, и за его пределами. Это существенно сужало социальную базу поддержки Временного правительства.

Более того, новый курс не спасал правительство от сложнейших коллизий в отношениях с Российской православной церковью. Одна из них связана была с дилеммой относительно судьбы церковно-приходских школ: сохранить ли их в ведении Церкви при одновременном продолжении государственного финансирования их деятельности, либо передать их в ведение Министерства образования. Собственно, то было продолжение спора между родившейся после отмены крепостного права (1861 г.) земской, подлинно народной школы, и отжившей свое, но вместе с тем всячески насаждаемой и поддерживаемой государством - церковно-приходской школой. А также спора вокруг проблемы удельного веса в государственном образовании светского и церковного начал. Известный русский педагог Н.В.  Чехов свидетельствовал о сложившемся в 90-х годах XIX в. противостоянии: «Церковно-приходская школа…окончательно становится государственной по преимуществу и является уже не мирной соперницей школы светской, а ее победоносной и воинствующей противницей».

В годы первой русской революции массовыми были бойкотирование церковно-приходских школ, требования сокращения их государственного финансирования, придание государственному образованию светского характера. Показательно, что учредительный съезд Всероссийского крестьянского союза, собравшийся летом 1905 г., потребовал, чтобы все школы были светскими, а преподавание Закона Божьего признано было необязательным и предоставлено усмотрению родителей. Во вторую Государственную Думу общественно-педагогической организацией «Лига образования» был внесен законопроект о народном образовании, предусматривавший упразднение обязательности религиозного обучения. В послереволюционный период образовательные учреждения пережили волну консерватизма и реакции, что выражалось в обшей клерикализации учебных программ и учебников, в вытеснении светских предметов из школьных программ.

Крушение монархии повлекло за собой возвращение вопроса о судьбе церковных школ . Он активно дебатировался политическими партиями, церковными кругами, школьным учительством. За пределами Церкви перевес был на стороне сторонников светской школы.

В церковной среде большинство высказывалось за сохранение церковно-приходских школ. Так, Полоцкий епархиальный съезд духовенства и мирян, проходивший в Витебске в мае 1917 года, вынес следующую резолюцию: Представители приходов Полоцкой епархии единодушно высказались за сохранение церковно-приходской школы, ныне переданной в распоряжение приходов, чем обеспечивается соответствие этой школы приходским нуждам…Содержание школы должно быть принято на счет казны наравне с другими школами. Но, как это ни странно, принимались и другие решения. Епархиальные и духовно-педагогические съезды, состоявшиеся весной-летом 1917 г. в Москве, Курске, Галиче, Симбирске и других городах, высказались за то, чтобы передать церковно-приходские школы и епархиальные училища в Министерство народного просвещения.

Ожесточенный спор вокруг школьного вопроса проходил и на заседаниях Всероссийского съезда духовенства и мирян в Москве. Здесь мнения, отражая настроения на местах, тоже разделились. Часть делегатов высказалась за передачу церковных школ приходу, другая — земству. Но все же, в конце-концов, победило мнение о необходимости оставить церковно-приходские школы в ведении Церкви, но с осуществлением некоторого контроля за их деятельность со стороны министерства народного образования .

Точку в этом споре поставило Временное правительство, которое своим решением от 20 июня передало в ведение министерства народного просвещения все школы, содержащиеся на государственные средства, в том числе и около 37 тысяч церковно-приходских и церковно-учительских.

Против этого решения выступил Синод, который в определении от 3 июля отмечал, что насильственное отнятие школ у Православной церкви ставит ее из первенствующего положения в состояние наиболее, сравнительно с другими исповеданиями, обездоленное, а данный акт признавался не только несправедливым, но и нарушающим законы. Синод предлагал отложить окончательное решение по этому вопросу до Учредительного Собрания. Однако правительство полагало, что он давно и безвозвратно решен российским общественным мнением и твердо придерживалось принятого закона. Боле того, шум вокруг «школьного вопроса» квалифицировался как чисто политический. Разъясняя официальную точку зрения, Карташев писал: «Правительство не запрещает и не мешает Церкви создавать, сколько угодно, свои общеобразовательные христианские школы на собственные средства. Но все субсидируемые государством школы должны быть подчинены министерству…Государство не может продолжать политического дела старой власти» .

В тесной связи с судьбой церковно-приходской школы был и вопрос о преподавания Закона Божьего в государственной школе. Государственный комитет по народному образованию принял временное положение о преподавании Закона Божьего в учебных заведениях министерства народного образования. Согласно нему во всех заведениях, кроме высших, должна была быть обеспечена возможность обучаться Закону Божьему, но обучение этому предмету не является обязательным, не прохождение его не ограничивает прав учащихся. Частным же лицам и обществам предоставлялось право открывать учебные заведения без преподавания Закона Божьего.

Синод в обращении к правительству от 28 июня 1917 года предлагал вопрос о коренных изменениях в положении преподавания религии в школах вынести на обсуждение в Учредительное собрание. При совместном обсуждении в бюро Государственного комитета с членами Синода этой проблемы начались настолько серьезные пререкания, что было решено созвать экстренную однодневную сессию Государственного комитета, целиком посвященную этому вопросу. Однако согласие так и не было достигнуто.

В левой же прессе отмечался компромиссный характер принятого документа; подчеркивалось, что государство не выполняет своих обещаний о полной светскости народного образования; раздавались требования «удалить» раз и навсегда из государственной школы Закон Божий.

В августе 1917 года министр народного просвещения был буквально завален многочисленными заявлениями, приговорами и телеграммами с протестом против предполагаемого будто бы упразднения Закона Божьего из школьной программы. Это заставило его выступить в печати с разъяснением политики министерства, отмечая при этом, что никаких предложений об устранении Закона Божьего, как предмета преподавания, у министерства не было и нет. Но в соответствии с законом от 14 июля 1917 года о свободе совести, лица, которые по своим религиозным воззрениям не считали бы возможным обучать своих детей Закону Божьему, получают право подавать об этом соответствующее письменное заявление педагогическим советам. При этом срок, по достижении которого учащийся мог самостоятельно определить свое отношение к религии, определялся в 14 лет.

Думается, что июль-август 1917 года можно охарактеризовать как период утраты Временным правительством инициативы в разрешении религиозного вопроса. Многие из ранее обещанных «религиозных свобод» не реализовывались, а принятые решения буксовали в аппаратной «трясине». Нарастало ощущение, что правительство утратило некий стратегический ориентир в вероисповедных реформах. Дрейф правительства в сторону возрождения союза с Православной церковью, которая так и не была в правовом отношении «отделена от государства», при отказе учитывать многообразие интересов религиозных организаций, воспринимался как свертывание реформ в сфере государственно-церковных отношений. Правительство явно не дооценило напора масс, требовавших радикализации вероисповедной политики, т.е.  реального отделения церкви от государств, обеспечения действительного равенства религиозных объединений, полной национализации церковно-монастырской собственности, введения гражданской метрикации, освобождения Церкви от каких-либо государственных функций, признания за гражданами и вневероисповедного состояния, прав атеистов и неверующих

15 августа в Москве, торжественной литургией в Успенском соборе в Кремле, был открыт Поместный собор православной Российской церкви. Для участия в нем съехалось 564 члена, в том числе 277 человек от иерархии и духовенства, 299 человек от мирян. Из членов Временного правительства присутствовали: премьер-министр А.Ф.  Керенский, министр внутренних дел Н.Д.  Авксентьев, министр исповеданий А.В.  Карташев. От Государственной Думы — М.В.  Родзянко. Много было представителей дипломатического корпуса, российской и зарубежной прессы. Среди 80 епископов, впервые после двухсотлетнего пленения Церкви собравшихся вместе, четыре митрополита — Киевский Владимир, экзарх Кавказский Платон и двое новоизбранные — Московский Тихон и Петроградский Вениамин. Последние надели свои белые клобуки (знаки митрополичьего отличия) лишь накануне, после того, как Временное правительство особым законодательным актом отказалось в пользу Синода от доставшейся ему по наследству царской привилегии жаловать белые клобуки и митры.

На следующий день в храме Христа Спасителя по окончании богослужения, которое возглавлял митрополит Московский Тихон, состоялось открытие заседаний Собора. Первым от имени правительства приветствовал собравшихся А.В.  Карташев, красиво закончивший свою речь словами: осеняю себя вместе с вами широким православным крестом. А далее последовали приветствия в адрес открывшегося Собора от Синода, Московской митрополичьей кафедры, различных церковных учреждений, академий, университетов, корпораций, армии, флота и проч. и проч.

Лишь 17 августа в Епархиальном доме (Лихов пер., 6) открылись рабочие заседания Собора, и Церковь приступила к обсуждению животрепещущих вопросов своего бытия в новых политических условиях.