ХХ век в российской истории (Государство. Церковь. Народ)

Начало вероисповедных реформ. Думские баталии. 1900 г. — февраль 1917 г.

Процесс огосударствления Православной церкви, начало которому было положено Петром Великим, к XX веку практически завершился. Церковь была интегрирована в государственную систему, как одно из учреждений «полезных государству» и предназначенных «служить его целям».

Русская церковь, став административным учреждением («ведомством православного исповедания»), исполняла законодательно возложенные на нее функции. Православное духовенство вело запись актов гражданского состояния; предоставляло разнообразные сведения для земств, статистических и архивных комитетов, других гражданских и военных ведомств; осуществляло сбор пожертвований на различные нужды (например, на усиление военного флота) и в многочисленные благотворительные общества; занималось призрением неимущих и незащищенных слоев населения.

На ведомстве православного исповедания лежала обязанность управления не только духовными учебными заведениями (академиями и семинариями), но и низшими мужскими и женскими училищами, начальными школами.

Не могли обходиться без священнослужителей российская армия и флот, пенитенциарные учреждения того времени. Одновременно Церковь исполняла обязанности мировоззренческой и нравственной цензуры, являлась «идеологическим аппаратом», осуществлявшим проправительственную пропаганду.

Отношения между Русским государством и Церковью, глубоко пронизанные «началами византизма» с его идеей симфонии (союза), закреплены были в специальной главе Основных государственных законов Российской Империи («О вере»). Российская церковь, которую возглавлял император Российский, признавалась «господствующей» и «первенствующей». Система церковного управления строилась на сочетании власти иерархии и светских бюрократов. Обер-прокурор Святейшего Синода непосредственно назначался царем и имел неограниченные возможности влиять на высшие церковные структуры и по существу определял политику государства в отношении Православной церкви.

Используя религиозно-церковные структуры в своих политико-идеологических и социальных целях, государство в ответ создавало для Церкви условия наибольшего благоприятствования, поддерживая ее материально, организационно и морально. В правовом отношении интересы Российской церкви защищены были более чем тысячью статей в Своде законов Российской Империи.

Господствующее положение Православной церкви выражалось не только в особом характере ее управления, но и в ряде имевшихся у нее привилегий. Только Православная церковь имела исключительное право свободной проповеди среди населения, а миссионерство было вменено ей в обязанность. Было запрещено и даже уголовно наказуемо отпадение от православия. Переход из одного «терпимого» исповедания в другое требовал разрешения властей, а для официального оформления перехода в православную веру необходимы были лишь письменное заявление и регистрация в метрической книге.

Сохранялась разветвленная система льгот для православного духовенства: отмена телесных наказаний, освобождение от подушной подати и ряда повинностей, в том числе от военной служб и т.д.  Церковные установления обладали широкими налоговыми льготами и имели монопольное право на производство и продажу церковных свечей.

Государство обязанности по содержанию духовенства, возлагало на своих подданных, устанавливая в правовой форме источники церковных доходов, как то: обеспечение земельными наделами и помещениями причтов, плата прихожан за обязательные требы, натуральные сборы в пользу причта и пр. Государство также оказывало конфессиональным организациям значительную материальную помощь, выплачивало пособия и государственные пенсии не только духовным лицам и причетникам, но и преподавателям, и воспитателям духовных учебных заведений. Особый порядок применялся в расследовании и разбирательстве гражданских и уголовных дел в отношении священников и духовных учреждений.

В России и в начале ХХ века сохранялось одно из наиболее тесных в сравнении с другими странами Европы переплетение религиозных и правовых норм. Само уголовное право подтверждало многие религиозные запреты и применяло меры церковного наказания (покаяние, заключение в монастырь). Законодательными нормами обеспечивалось исполнение подданными религиозных предписаний и обрядов. Свод уставов о предупреждении и пресечении преступлений, Уложение о наказаниях, Уголовное уложение обеспечивали правовую охрану религии и Церкви, возлагая соответствующие обязанности на «места и лиц, имеющих начальство по части гражданской или военной». Специальный раздел Уложения о наказаниях «О преступлениях против веры и о нарушениях ограждающих оную постановлений», состоявший из 65 статей, предусматривал за данную категорию преступлений наказания от 4 месяцев тюрьмы до 15 лет каторжных работ. В России также действовал особый епархиальный (консисторский) суд с достаточно широкой компетенцией.

В сфере гражданского права ярко выраженный конфессиональный характер носило законодательство о браке и семье. Одновременно в Своде законов Российской Империи имелся специальный раздел, регламентирующий все стороны жизни религиозных организаций. Он включал в себя Регламент Духовной коллегии, Устав духовных консисторий и Свод учреждений и уставов управления духовных дел иностранных исповеданий, христианских и иноверных. Также детально регламентировалась религиозная жизнь духовенства и мирян.

Безусловно, сформировавшийся к началу XX века и законодательно закрепленный союз Церкви и государств был обоюдожелательным. Каждая из сторон искала в нем для себя выгоды и стремилась его поддерживать и укреплять. Но, конечно, союз этот де-факто был не равноправным. И если государство было силой «ведущей», то Церковь — «ведомой».

Формально российское законодательство признавало за подданными императора право исповедовать и иные, неправославные, религии. Но положение этих «терпимых» государством церквей, деноминаций, сект, религиозных общин и верующих различных исповеданий было неодинаковым. Христианские исповедания: католическая и армяно-григорианская церкви, протестантские секты (менониты и баптисты) имели преимущества перед нехристианскими (иноверными) исповеданиями, к которым относились: иудаизм, мусульманство, буддизм, язычество. Деятельность всех иных исповеданий была запрещена. Не признавалось государством и внеисповедное состояние.

Организационные структуры и порядок управления, права и обязанности, а также иные стороны деятельности «терпимых» религий определялись и нормировались в Уставе духовных дел иностранных исповеданий. В свою очередь, контроль за его исполнением, а также сбор необходимой отчетности возлагались на Департамент духовных дел иностранных исповеданий Министерства внутренних дел (МВД). Департамент увольнял «духовных лиц», если деятельность их признавалась «вредной», контролировал духовные учреждения и монастыри, разрешал командировки и отпуска духовенства, учреждал новые приходы, давал разрешения на постройку культовых зданий и покупку недвижимости, ведал выплатой содержания духовенству и средств государственного казначейства и т.д.  При Департаменте состояла особая Раввинская комиссия, а непосредственно при МВД — «ученый еврей». Иными словами, и неправославные исповедания находились в тесной связи с государством и в зависимости от него.

Нельзя не отметить и тот факт, что «религиозными проблемами» активно интересовался и занимался Департамент полиции при МВД. Среди агентов охранки, наряду с журналистами, деятелями партий, офицерами, врачами, студентами… во множестве были представлены священно-и церковнослужители, прежде всего государственной церкви.

На рубеже XIX-XX вв. вопрос о религиозной свободе в России оживленно дискутируется в обществе. Постепенно выявились три точки зрения. Одна — официальная — отрицала наличие в России каких-либо стеснений в вопросах веры. Ее защищали государственные и церковные круги. И те, и другие говорили о «симфонии» между государством и Православной церковью, и о необходимости сохранения существующих государственно-церковных отношений. Показательно высказывание обер-прокурора Святейшего Синода К.П.  Победоносцева, который еще в 1888 г. в ответ на адрес евангельского Союза с просьбой к императору «разрешить религиозную свободу» заявил, что в России, как нигде, различные исповедания пользуются широкой свободой, а законы, ограждающие господствующее в России исповедание, необходимы, так как это «важнейший исторический долг России, потребность жизни ее». Проправительственная «охранительная» пресса («Московские ведомости» и др.) утверждала, что Церковь пожертвовала собой, согласившись на установление государством рамок твердого социально-политического строя, основанного на союзе с Церковью, и «желать прекращения у нас союза государства с Церковью — это желать страшной по своим последствиям революции».

Вторая точка зрения, которую разделяло преимущественно либеральное православное духовенство, представляла из себя «сочетание несочетаемого»: теоретически осуждались «стеснения» в вопросах веры, но признавалась целесообразность их существования на практике для «пользы» подданных.

Представители либеральных кругов, «терпимых» и «гонимых» религий, социал-демократического движения заявляли об отсутствии в России свободы совести, о государственном насилии над убеждениями российских подданных. Наследуя во многом идущие с XIX столетия традиции видеть в Церкви и духовенстве «только полицейский институт подавления народных чаяний и поддержания самодержавия», они рассматривали союз Церкви с государством как проявление «реакционности» и «антинародности» церковного института, отказывая ему в общественной поддержке.

Все три точки зрения отстаивались на страницах легальной официальной и православной прессы, в книгах и сборниках, в нелегальной печати. И если одни авторы защищали необходимость поддержки интересов и привилегий господствующей Церкви, ссылаясь на то, что народные массы находятся в «детском состоянии» и потому «ограждение» Церкви от «лжеучений» есть «не насилие, а педагогическое вмешательство», то другие приводили множество фактов, убеждающих, что в России нет ни свободы вероисповеданий, ни свободы совести.

Правда, и в православной среде нет-нет, но раздавались критические высказывания в адрес государственной вероисповедной политики, признавалась необходимость реформ в сфере государственно-церковных положений. Об этом, к примеру, заявил профессор Казанской духовной академии И. Бердников. Выступая в 1888 г. на годичном собрании Академии, он развивал идеи упразднения государственной религии и церкви, необходимости признания религии частным делом человека, правового равенства религиозных объединений, «десакрализации» государства и «разгосударствления православной церкви». Позднее эта речь была издана отдельной брошюрой, и на содержащиеся в ней идеи опирались многие участники «освободительного движения».

Как ни старалась официальная пропаганда вместе с православной иерархией, но скрыть факт банкротства государственной церковной политики было невозможно. О жестоком преследовании всех тех, кто не исповедовал православие, откровенно и прямо писал Николаю II в одном из своих писем в январе 1902 г. Л.Н.  Толстой. Преобразования в вероисповедных вопросах писатель связывал с необходимостью коренных политических изменений в стране: «Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с ней православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел».

В самом начале ХХ века, когда все с предельной очевидностью свидетельствовало о глубоком кризисе общественно-политической системы в России, правящие круги осознали необходимость скорректировать государственную церковную политику. По указанию Николая II в 1902 г. начинается разработка Манифеста, в котором предполагалось обозначить основные направления преобразований во внутренней политике. Намечались они и в церковной политике, поскольку признавалась ее значимость в деле «охранения» основ существующего строя. В разработке Манифеста ведущую роль играло МВД. В дневнике военного министра А.Н.  Куропаткина сделана запись его разговора с министром внутренних дел Плеве, из которой мы можем узнать о приоритетах в деятельности данного министерства: «прежде всего надо приподнять значение Церкви. Вернуть церковному влиянию население. Увеличить значение прихода. Затем надо приподнять достаток сельского населения. Если эти цели будут достигнуты, то он /Плеве — М.О./ надеется остановить поток недовольства, протеста и даже открытой борьбы».

Кстати, о методах, которыми надеялся «утихомирить страну» министр внутренних дел хорошо сказал В.М.  Гессен: «Обыски и аресты, отдача под надзор полиции, лишение права на общественную службу, административная высылка и ссылка, употребление военной силы, массовые сечения, групповая материальная ответственность за ущерб, причиненный действиями отдельных лиц — эти и им подобные меры приобрели…воистину, какой-то повально эпидемический характер. Не хватало тюрем, жандармы измучились, сбились с ног. Почти вся Россия объявлена была на положении усиленной охраны, — на положении, которое, как известно, является сплошным отрицанием права на личную неприкосновенность «охраняемых». Никакая «умеренность» не спасала от тюрьмы, приближалось время, когда сознательному и честному человеку становится стыдно не быть преступником, стыдно жить на свободе».

В первых вариантах текста Манифеста намечалось: «Деятельно продолжать начатые мероприятия к улучшению материального положения сельского духовенства и поднятия его значения в общественной жизни прихожан… Разработать условия, на которых могла бы быть расширена разумная свобода слова и совести, в согласовании оной с духом нашей Церкви и государственного строя». Предлагалось даже включить специальную статью о свободе совести. Но в окончательном тексте Манифеста (от 26 февраля 1903 г.) нет уже даже и обещаний разработать условия для «расширения» свободы совести. Все свелось к требованиям и обещаниям неуклонно соблюдать уже существующие законы. И лишь в указе «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка» (от 12 декабря 1904 г.) заявлялось о необходимости: «подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно и лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не установленного, стеснения».

Все же реальные шаги в реформировании вероисповедной политики государство делает лишь под давлением внешних обстоятельств — начавшейся первой русской революции. В январе 1905 г. в соответствии с монаршей волей началась разработка указа «Об укреплении начал веротерпимости». О позиции Комитета Министров и его главы мы можем судить по следующей записи, сделанной в Журнале Комитета Министров: «в области веры принуждение не должно быть допускаемо, а насильственное удержание кого-либо в том или другом вероисповедании не может почитаться явлением нормальным. Убеждения совести каждого человека не подлежат контролю со стороны государства до тех пор, пока они не выразились в каком-либо неправомерном деянии» .

Участники Особого совещания, которые под началом С.Ю.  Витте продолжали обсуждать содержание и направленность вероисповедной реформы, признавали и факт отставания религиозного законодательства от современной жизни, и наличие административного произвола на местах в отношении верующих и религиозных общин неправославного исповедания. И потому в качестве своей первоочередной задачи Совещание признало необходимым «приступить к пересмотру постановлений законодательства о вере …и привести действующие нормы в точное соответствие с современными условиями жизни и требованиями терпимости в делах веры».

К разработке указа был привлечен и первенствующий член Святейшего Синода митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский). Он не возражал против расширения прав и свобод старообрядческих, сектантских и иноверных организаций и обществ, но считал, что это повлечет за собой «умаление» интересов и прав Православной церкви, и потому предлагал рассмотреть и положение Православной церкви. В поданной им записке «Вопросы о желательных преобразованиях и в постановке у нас православной церкви» предлагалось ослабить «слишком бдительный контроль светской власти», разрешить свободно приобретать имущество для нужд православных обществ, «дозволить» участие иерархов в Государственном Совете и Комитете Министров. Как эти, так и другие предложенные им меры должны были, давая «свободу» Церкви, упрочить ее союз с государством.

Записка митрополита не понравилась С.Ю.  Витте. Стремясь максимально прояснить позицию правительства в отношении как характера и пределов церковных реформ, так и ожидаемых от Церкви шагов, он составил и внес на обсуждение Совещания свою записку «О современном положении православной церкви». В ней без обиняков предлагалось Церкви освободиться от таких присущих ей «пороков», как «вялость внутренней церковной жизни», «упадок» прихода, «отчуждение» прихожан от священников, бюрократизм церковного управления. Особо подчеркивалась неподготовленность православного духовенства к борьбе с «неблагоприятными церкви умственными и нравственными течениями современной культуры», тогда как государству нужна от духовенства «сознательная, глубоко продуманная защита его интересов».

Кстати, обо всем этом Витте судил не умозрительно, а на основании личного богатого опыта, изучая содержание и направленность почты, поступающей в правительство. В одной из записок, пришедшей в феврале 1905 г. из Черниговской губернии от И.Н.  Неплюева, с характерным для тогдашнего времени названием «О мерах борьбы по прекращению революционного движения» отмечалось: «Миряне настолько чужды христианского облика, что легко отторгаются от церкви, становятся врагами ее, бессильны противостоять антицерковным и антигосударственным влияниям, увлекаются атеистическими и революционными теориями…Ни семья, ни крестьянская община, ни приход, ни уезд, ни губерния не могут быть названы здоровой живой клеткой живых организмов церкви и государства, а быстро разлагаются» .

Витте не только не отрицал значимость союза Церкви и государства, но считал, что обе стороны кровно заинтересованы в нем. Но следовало, по его мнению, изменить условия этого союза так, чтобы «не ослаблять самодеятельности ни церковного, ни государственного организма». И если для государства это означало реформирование правовой основы государственно-церковных отношений, то для Церкви — реформы ее внутренней жизни, содержание и характер которых должны были быть обсуждены и приняты на Поместном соборе.

Как видим, обе стороны признавали необходимость «обновления» союза между ними, шли навстречу друг другу, хотя и с взаимными претензиями.

Особую, отличную от всех позицию занимал обер-прокурор Святейшего Синода К.П.  Победоносцев, которую он выразил в записке «Соображения статс-секретаря Победоносцева по вопросам о желательных преобразованиях в постановке у нас Православной церкви». Вступая в полемику с Витте и митрополитом Антонием, он отверг все выдвигавшиеся ими предложения о реформах на том основании, что их реализация повлечет за собой не «обновление», а разрушение союза Церкви и государства, что равноценно гибели и для первой, и для второго .

Записки Антония, Витте и Победоносцева предполагалось специально обсудить на одном из заседаний Комитета министров, чтобы окончательно утвердить программу вероисповедных реформ. Но накануне дня заседания Победоносцев сообщает Витте о решении Николая II изъять вопрос о церковных реформах из ведения Комитета министров и передать его в Синод. Но и всемогущему обер-прокурору пришлось вскоре испытать разочарование. В марте 1905 г. неожиданно для него Синод во всеподданнейшем докладе царю испрашивал разрешения на проведение Поместного собора для избрания патриарха и решения назревших внутрицерковных проблем. Однако Николай II, не без подсказки все того же Победоносцева, отклонил предложение о созыве Собора до «благоприятного времени».

Борьба в правительственном лагере и в среде православной иерархии вокруг реформ, хотя и затрудняла выработку указа о веротерпимости, но остановить не могла. 17 апреля 1905 г., в день православной Пасхи, Указ публикуется в печати. Для своего времени это был огромный шаг вперед в развитии российского «религиозного законодательства». Впервые признавался юридически возможным и ненаказуемым переход из православия в другую христианскую веру; облегчалось положение «раскольников»: старообрядцам разрешалось строить церкви и молельни, открывать школы. Католикам и мусульманам облегчались условия строительства и ремонта культовых зданий. Провозглашалась свобода богослужений и преподавания в духовных школах на родном для верующих языке и т.д.

Вынужден был уйти в отставку четверть века занимавший пост обер-прокурора К.П.  Победоносцев. Сменивший его князь А.Д.  Оболенский — представитель известного дворянского рода, прошедший бюрократическую школу на различных высоких постах в должностях управляющего Дворянским и Крестьянским поземельными банками, товарища министров внутренних дел и финансов. К тому же он был весьма близким Витте человеком. Новый обер-прокурор был настроен весьма положительно относительно быстрейшего созыва Церковного собора. В середине декабря по этому вопросу Николай II принял трех митрополитов — Петербургского Антония (Вадковского), Киевского Флавиана (Городецкого) и Московского Владимира (Богоявленского). Иерархи получили указание готовить и провести Собор «в ближайшее по возможности время».

Безусловно, Указ привнес в общественную жизнь России новые элементы религиозной свободы. Но он по-разному встречен был в различных общественных кругах. Православные иерархи рассматривали его как «покушение» на права господствующей Церкви и «унижение» ее перед иными вероисповеданиями. Обращаясь в закрытом письме к епархиальным архиереям, митрополит Антоний (Вадковский) следующим образом рисовал перспективу для деятельности православной церкви в новых условиях: «Новый закон, таким образом, для всех нас православных будет служить испытанием крепости нашей веры, твердости ее исповедания и нелицемерной преданности Церкви православной. Есть возможность думать, что доселе многие удерживались в Церкви внешними ограничениями. Теперь нет более таких преград, удерживающих немощных верой в ограде церковной. Теперь их может удержать в ней только слово пастырского вразумления и убеждения. Какое великое испытание нашей пастырской ревности! …Нельзя нам закрывать глаз своих от напряженной деятельности врагов Церкви православной. По местам они начали уже вести против нее усиленную и открытую борьбу, стараясь путем воззваний, подговоров, угроз и даже насилий отторгнуть от нее возможно большее число ее чад, несмотря на то, что основной закон, воспрещающий склонять православных к отпадению, остается в силе и в настоящее время».

Действительно, после опубликования Указа началось массовое отпадение от государственной церкви. Сотни тысяч подданных Империи, ранее насильственно обращенных в православие, перешли, как свидетельствовал Е. Трубецкой «в католичество, протестантство, во всевозможные раскольничьи секты и даже в мусульманство».

В либеральных кругах Указ воспринимался лишь как один из первых необходимых шагов на пути утверждения в России свободы совести.

Однако Указ был не только вынужденным, но и запоздалым шагом самодержавия в попытках усмирить «смуту и волнения».

Конечно, видение причин и оценки народной революции, возможные формы и способы ее «усмирения» у различных кругов были своими. По воспоминаниям С.Ю.  Витте, относящимся к революционным событиям, «вся Россия была недовольна существующим положением вещей, т.е.  правительством и действующим режимом. Все, более или менее сознательно, а кто и не сознательно, требовали перемены, встряски, искупления всех тех грехов, которые привели к безумнейшей, позорнейшей войне, ослабившей Россию на десятки лет. Никто и нигде искренно не высказывался в защиту или оправдание правительства и существующего режима».

Созвучные оценки содержались, к примеру, в листовках социал-революционеров (эсеров), утверждавших, что «правительство вот уже сколько лет ведет войну со всем русским народом, а в последние два-три года оно уже и совсем потеряло стыд и совесть и распоряжается по всей Руси как в неприятельской стране. Тысячами расстреливает и избивает оно народ русский, десятки тысяч томятся в тюрьмах и ссылке. И давно уже народ понял, что самый главный, самый злой его враг — это царское правительство» .

Для монархических партий и союзов народный гнев представлялся всего лишь «бунтом черни» против законного правительства.

Осенью 1905 г. в критической для самодержавия ситуации Николай II вынужден был пойти еще на одну уступку, и подписал 17 октября Манифест, которым на правительство возлагалась обязанность «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов».

Манифест оказал воздействие на реформирование российского общества, по крайней мере, в трех направлениях: им положено начало пересмотру законодательных актов, регулирующих социально-политическое и национально-государственное устройство России; он стал правовой базой для образования легальных политических партий и начала преобразования государственно-церковных отношений.

Одной из первоочередных задач после издания Манифеста стала необходимость разработки нового избирательного закона, внесения поправок и дополнений в законодательные акты, определяющие состав, порядок формирования и полномочия Государственной Думы и Государственного Совета и их соподчиненность.

Данная работа была поручена образованной 28 октября специальной комиссии («Особое совещание») под председательством члена Государственного Совета графа Д. Сольского. С ноября 1905 г. по январь 1906 г. она провела десять заседаний, в которых особенно бурно обсуждался вопрос о привлечении в состав Государственного совета «выборного элемента» из наиболее «устойчивых по взглядам и направлениям слоев населения». Вполне естественно, что речь зашла и о духовенстве. Большинство членов Комиссии поддерживало идею включения в состав Государственного Совета представителей от Православной церкви.

Лишь очень немногие высказывали иное мнение. В частности, известный правовед, член Государственного Совета Н.С.  Таганцев считал, что в разрешении этого вопроса следует исходить из «государственной», а не из политиканствующей» точки зрения. Многообразие вероисповеданий, присущих народам России, требовало учесть их интересы и обеспечить представительство в высших органах власти.

Подготовленные Комиссией Сольского проекты законов в феврале 1906 г. вынесены были на окончательное обсуждение Особого совещания в Царском Селе под председательством Николая II. Из воспоминаний Н.С.  Таганцева явствует, что, когда зашел разговор о представительстве духовенства, то присутствующие — министры, члены Государственного Совета и иные высшие сановники были единодушны. Даже не возникала мысль, что наряду с представительством государственной Церкви может существовать, хотя бы в самом минимальном виде, представительство иных религий и церквей, признаваемых Основными законами Российской империи. Таким образом, не были учтены интересы тех миллионов российских подданных, которые согласно законам (ст.ст.  66, 67) «пользовались свободою веры», не говоря уже об игнорировании интересов «нетерпимых» государством «раскольников» и «сектантов». В итоге решено было допустить в Государственный Совет только представителей Русской церкви: три — от черного, и три — от белого духовенства.

Одновременно в эти же месяцы в обстановке строжайшей секретности велась работа над новой редакцией Основных законов Российской империи. Первоначальный проект готовила Государственная канцелярия. Он представлял собой компиляцию различных европейских конституций, и предусматривал за законодательными палатами достаточно широкие полномочия . В нем была и такая новация, как специальная глава «О правах российских подданных». Среди упоминавшихся в нем прав, было право на свободу совести и вероисповедания. Специальные статьи провозглашали равенство перед законом всех подданных, независимо от происхождения и вероисповедания; уравнивали в правах подданных как исповедовавших господствующую религию, так и «инородцев».

В конце февраля проект поступил в Совет Министров. Любопытно, что Витте советовал сопоставить этот текст с конституциями Пруссии, Австрии, Японии, чтобы заимствовать оттуда «полезные консервативные элементы». И действительно, проект Канцелярии, обсуждавшийся в марте, подвергся столь существенным изменениям, что можно говорить о рождении фактически второго проекта законов — Министерского. Он носил сугубо «ограничительный» характер, ставил под сомнение целесообразность включения главы «О правах подданных» и отвергал какое-либо «расширение» прав подданных. В специально подготовленной и подписанной членами Совета Министров мемории на имя Николая II предлагалось: «в видах ближайшего согласования правил об основных правах и обязанностях российских подданных с современными условиями жизни нашего государства исключить из подлежащей главы некоторые не отвечающие этой цели статьи и восполнить оную особою статьею, подтверждающей свободу совести на основании указа Вашего Величества от 17 апреля 1905 г. об укреплении веротерпимости» .

20 марта 1906 г. С.Ю.  Витте представил царю измененный Советом Министров проект Основных законов вместе с меморией министров. Сам председатель Совета Министров при этом предложил основную статью о религиозной свободе в следующей редакции: «Российские поданные пользуются свободою вероисповедания по велениям своей совести. Условия перехода из одного вероисповедания и вероучения в другое определяются законом».

На седьмое апреля Николай II назначил третье секретное совещание в Царском Селе для обсуждения обоих проектов. Оно продолжалось несколько дней. Приглашены были великие князья, министры, несколько членов Государственного Совета и другие высшие чиновники. Ряд участников предыдущих Совещаний, продемонстрировавших свою либеральную позицию, приглашены не были.

Среди участников совещания проявились две позиции. Одна, ее излагал И.Л.  Горемыкин, заключалась в отрицании необходимости включения в Основные закона главы о правах подданных. Сторонники другой, например, Д.М.  Сольский, С.Ю.  Витте отстаивали включение, хотя и с различной мотивировкой данной главы. Однако полнокровного обсуждения содержания второй главы не было. Большинство присутствовавших даже и не помышляло о «возвращении» изъятых Советом министров статей «о правах». Не подлежала обсуждению и глава «О вере».

К середине апреля закончились выборы большей части депутатов Государственной Думы первого созыва. Победу одерживала конституционно-демократическая партия. Негласно проект Основных законов передан был для обсуждения частному совещанию либералов, в состав которого входили лидер кадетов П. Милюков, профессор С. Муромцев, лидер партии демократических реформ профессор И. Ковалевский и представитель земства Ф. Головин. Их отношение к официальному законопроекту было отрицательным. От имени партии кадетов представлен был альтернативный проект. В его третьей главе «Об основных правах граждан» статьи о свободе совести выглядели следующим образом:

«ст. 6. Все русские граждане равны перед законом. Различие происхождения и вероисповедания не может иметь своим последствием неравенство гражданских или политических прав и обязанностей.

…ст. 18. Каждому обеспечивается свобода совести. Посему никто не может быть ни преследуем за исповедуемые им верования или убеждения, ни понуждаем участвовать в обрядах какого-либо вероисповедания.

ст. 19. Никому не может быть возбранено выйти из состава вероисповедного общества, к коему он принадлежит.

ст. 20. Все вероисповедные общества, существующие в империи, пользуются в одинаковых для всех них пределах, установленных законом, свободою богослужения и отправления своих обрядов«.

Идеи лидеров кадетской партии, как и альтернативный проект в целом, были отвергнуты. Накануне открытия заседаний Государственной Думы Николаю II был представлен окончательный вариант, исполненный по его поручению небольшой группой лиц из ближайшего окружения. Он был утвержден Николаем II 23 апреля, за четыре дня до открытия заседаний Думы. Без изменений, лишь с незначительными редакционными поправками осталась глава «О вере», определявшая взаимоотношения государства и Православной церкви и обеспечившая ее особое положение и привилегии. В главе же «О правах и обязанностях российских подданных» сохранилась лишь одна статья (81), касавшаяся вопросов веры и гласившая: «Российские подданные пользуются свободою веры. Условия пользования этою свободою определяются законом». Однако статья эта без четко и конкретно разработанного законодательства обречена была оставаться всего-навсего декларацией, отнюдь не гарантирующей прав граждан в выборе религии. Разработка законопроектов по конкретным направлениям религиозного законодательства была возложена на министерство внутренних дел.

Как видим, государство даже в условиях революции продолжало ориентироваться на сохранение особых отношений с Российской православной церковью, и стремилось опереться на нее в период политической нестабильности. Не предполагалось вводить какие-либо принципиальные изменения ни в целом в вероисповедную политику, ни в положение всех других религиозных объединений. Вместе с тем, российское общество, можно сказать, впервые получившее возможность публичного обсуждения вероисповедных проблем, было предрасположено в целом к более радикальным шагам. Периодические партийные, общественные и частные издания были переполнены статьями на эти темы. В них возможность проведения вероисповедных реформ жестко увязывалась с политическими преобразованиями в стране. Под особенным огнем критики оказался исторический девиз последних столетий российской власти: «Православие. Самодержавие. Народность», который представлял «весь ужас старой, отживающей опасности». В журнале «Московский еженедельник», где во множестве печатались авторы, симпатизировавшие кадетским воззрениям, об этом говорилось следующим образом: «православие, религиозный кодекс, внешняя ненарушимость которого охраняется светским главой церкви при помощи полиции и жандармов. С помощью самодержавия этот девиз выражался в том, что все иноверные и даже инославные народы подвергались ограничениям в правах, которые упразднялись сейчас же, как только данное лицо внешним образом принимало православную личину. Благодаря этому, никто не мог добровольно из православия уйти, самое православие приобретало в качестве новых сынов церкви недостойных лицемеров, а вся религиозная жизнь народа задерживалась в своем развитии.

Политические партии, бурно нарождавшиеся в 1905–1906 гг., в своих программных документах и на страницах партийной прессы фиксировали неразрешенность «религиозного вопроса», наличие «стеснений» и «несвободы» в вопросах веры, предлагали свое вuдение разрешения этого вопроса. В зависимости от политических целей, которые ставили они перед собой, мы можем разделить их на три группы. К первой относятся те из них, что выступали за сохранение в России абсолютной монархии, ко второй — за конституционную монархию, к третьей — за демократическую республику. Большинство партий выступало за равенство граждан вне зависимости от их вероисповедной или сословной принадлежности, за свободу совести и вероисповеданий. Достаточно распространенным было требование конфискации или выкупа монастырских и церковных земель, что отражало настроение, господствующее среди крестьянства. Лишь незначительная часть партий, ориентирующихся на сохранение в России абсолютистской монархии, выступала за незыблемость союза между Православной церковью и государством, сохранение за Церковью всех ее прав, привилегий и первенствующего положения.

Программные положения партий в вопросах свободы совести в основе своей ориентировались на изменение церковной политики государства: отказ от традиционного союза с Православной церковью, уравнение в правах всех вероисповеданий и равные их отношения с государством. В целом они укладывались в буржуазную модель вероисповедной государственной политики. Более радикальные требования — отделение церкви от государства и школы от церкви — включались в программы социалистических партий. К ним примыкали партии: Радикальная, Умеренно-прогрессивная, Свободомыслящих.

В ходе выборов в Государственную Думу все партии, выставлявшие своих кандидатов, обещали разрешить безотлагательно и вопрос о свободе вероисповеданий. Все они обнародовали свои предложения и программы по этому вопросу, стремясь тем самым привлечь избирателей. К примеру, в разделе об основных правах граждан программы кадетов, одной из популярных на тот момент партий, говорилось:

«1. Все российские граждане, без различия пола, вероисповедания и национальности, равны перед законом. Всякие сословные различия и 

всякие ограничения личных и имущественных прав поляков, евреев и всех без исключения других отдельных групп населения должны быть отменены.

2. Каждому гражданину обеспечивается свобода совести и вероисповедания. Никакие преследования за исповедуемые верования и убеждения, за перемену или отказ от вероучения не допускаются. Отправление религиозных и богослужебных обрядов и распространение вероучений свободно, если только совершаемые при этом действия не заключают в себе каких-либо общих проступков, предусмотренных уголовными законами. Православная церковь и другие исповедания должны быть освобождены от государственной опеки» .

27 апреля 1906 г. открылись заседания Первой в истории России Думы. Среди ее 499 членов 18 представляли Русскую церковь — 16 священников и два епископа. Уже 12 мая представители кадетской фракции внесли для обсуждения законопроект о свободе совести. Это был первый партийный документ, предложенный в качестве законопроекта.

В Объяснительной записке к законопроекту лидеры партии убедительно доказывали, что и в прошлом, и в настоящем Россия жила и живет «под режимом несвободы совести». Попытки царского правительства в предшествующие несколько лет устранить из религиозно-церковной жизни наиболее нетерпимые «стеснения» и «ограничения» и реализовать на практике положения указа 17 апреля и манифеста 17 октября 1905 г., не принесли положительного результата. А потому для народных избранников делом первостепенной важности должна была борьба за обеспечение принципа свободы совести в жизни российского общества.

По мнению кадетов, следовало бы принять закон как своего рода манифест о свободе совести, определяющий принципы государственной церковной политики и лишь затем, на его основе рассматривать и принимать законы, регулирующие те или иные конкретные практические стороны деятельности религиозных организаций различных конфессий.

Но была и другая позиция. Министерство внутренних дел, которому правительством было поручено проведение реформ в вероисповедных вопросах, не видело необходимости в издании общего закона о свободе совести, а предполагало рассматривать законопроекты по отдельным конкретным сторонам религиозного законодательства.

И хотя первая Государственная Дума, проработавшая всего лишь 73 дня и распущенная царем, так и не успела приступить к рассмотрению вероисповедных законопроектов, все же тема религиозной свободы прозвучала в ее пленарных заседаниях.

5 июня на пленарном заседании Думы обсуждалось предложение о принятии законов о гражданском равенстве. От имени кадетской партии выступил Ф. Кокошкин, который настойчиво требовал устранить привилегии одних сословий и ограничения других в правовой, национальной и вероисповедной сферах, обеспечить равенство полов. При том он подчеркивал, что в России до сих пор «существует средневековый варварский пережиток — ограничение прав отдельных национальностей или лиц отдельного вероисповедания».

Последовавшее вслед за этим обсуждение показало, что идеи отмены существовавших жестких ограничений по признакам национальной, вероисповедной или сословной принадлежности и установления в России гражданского равенства нашли самый широкий отклик у депутатов. Они воспринимались, как самоочевидные истины, которые следовало не доказывать, а практически реализовывать в жизни России в том числе и через принятие соответствующих законов .

Либеральная печать, подводя итоги деятельности первой Думы в вопросах реформирования вероисповедного законодательства, отмечала, что нельзя мириться с половинчатым решением, предлагаемым властью. Нужно не просто расширение уступок в пользу требования веротерпимости, а «нужен разрыв» с прежними политическими традициями, видевшими в союзе Церкви и государства оплот и основу строя. Подчеркивалось, что исходным пунктом новой политики государства в вероисповедных вопросах должен быть принцип свободы совести, как неотъемлемое право человека и гражданина.

В период между разгоном Первой Думы и созывом Второй Думы явственно проявились противоречия относительно вероисповедной реформы и во властных структурах. Витте, при всех своих колебаниях, ратовавший за их продолжение натыкался на стену «непонимания» со стороны правых, которые объединились в своем неприятии к нему еще со времен октябрьского Манифеста о свободах и жаждали реванша. Нежелание реформирования вероисповедной политики Витте объяснял тем, что «фактическое проявление революции скопом подавлено». В докладе Николаю II с просьбой о своем освобождении от должности премьер-министра он, разъясняя свою позицию, писал: «По некоторым важнейшим вопросам государственной жизни, как, например, крестьянскому, еврейскому, вероисповедному и некоторым другим, ни в Совете Министров, ни во влиятельных сферах нет единства. Вообще, я не способен защищать такие идеи, которые не соответствуют моим убеждениям, и потому я не могу разделять взгляды крайних консерваторов, ставшие в последнее время политическим кредо министра внутренних дел».

В феврале 1907 г. открылись заседания Государственной Думы второго созыва. Среди ее 509 членов были 20 православных священников и два епископа.

Шестого марта в Думу прибыл новый председатель Совета министров П.А.  Столыпин. В своей программной речи премьер охарактеризовал «реформы последнего времени» в России «перестройкой» всего государственно-национального бытия. Она должна, по его убеждению, превратить Россию в недалеком будущем в правовое государство, где главенствует писаный «закон», а не воля «отдельных лиц». Он призвал депутатов всемерно содействовать принятию необходимых России законов. Этих, как выразился Столыпин, «материальных норм», которые только и могут определить и установить «твердые устои новоскладывающейся государственной жизни России».

Представляя правительственные законопроекты по различным областям экономической, социальной и политической жизни, Столыпин остановился и на вероисповедной политике государства. Он признал, что эта сфера, как никакая другая, нуждается в срочных реформах, поскольку явственно обнаружился правовой вакуум. Хотя свобода совести возвещена Указом от 17-го апреля и Манифестом от 17-го октября 1905 г., но отсутствовал правовой механизм ее обеспечения. Премьер призвал в срочном порядке внести изменения в действующее законодательство, а также выработать новые вероисповедные законы.

С этой частью выступления никто не спорил, ибо она соответствовала и настроениям думцев, и настроениям общества. Вопрос заключался в том, на каких принципах будет выстраиваться вероисповедная политика государства: на традиционной идее «православно-христианского государства» или на идее «светского государства». Что касается Думы, то она сохраняла приверженность идеям, изложенным в прошлогоднем (1906) законопроекте кадетов «О свободе совести».

Премьер же связал свое личное и правительства в целом понимание сути и направленности необходимых для России вероисповедных реформ с отношением Русского государства с Российской православной церковью. В его устах это выглядело так: «.многовековая связь Русского государства с Христианской Церковью обязывает его положить в основу всех законов о свободе совести начала Государства Христианского, в котором православная Церковь, как господствующая, пользуется данью особого уважения и особой со стороны государства охраною. Оберегая права и преимущества Православной Церкви, власть тем самым призвана оберегать полную свободу ее внутреннего управления и устройства и идти навстречу всем ее начинаниям, находящимся в соответствии с общими законами государства. Государство же и в пределах новых положений не может отойти от заветов истории, напоминающий нам, что во все времена и во всех делах своих русский народ одушевляется именем Православия, с которым неразрывно связана слава и могущество русской земли».

Если отбросить пафос и патетику, то выясняется, что в существе своем политика в отношении религиозных организаций остается неизменной. Правительство оставалось на позициях «христианского государства» и в своих практических шагах собиралось руководствоваться данной идеологией. Чтобы как-то завуалировать, смягчить обнаружившееся принципиальное расхождение в подходах к вероисповедным реформам между Думой и правительством, Столыпин заявил, что «права и преимущества Православной Церкви не могут и не должны нарушать прав других исповеданий и вероучений», и что в целях «укрепления начал веротерпимости и свободы совести» правительство внесет соответствующие законопроекты.

И действительно, Министерство внутренних дел внесло в Думу семь вероисповедных законопроектов, касавшиеся в основном жизнедеятельности инославных и иноверных обществ, прав подданных на переход из одного исповедания в другое, отмены ограничений в политических и гражданских правах, связанных с принадлежностью к иноверным и инославным религиям.

Для рассмотрения законопроектов образованы были две специальные комиссии 1) по свободе совести и 2) по церковному законодательству. Решено было подходить к анализу представленных текстов, исходя из принципов проекта «О свободе совести», разработанного в Первой Думе.

Комиссия по свободе совести во главе с Н.В.  Тесленко и в составе 33 депутатов с апреля по май 1907 г. провела тринадцать заседаний, посвященных пересмотру действующего законодательства в целях его изменения и освобождения от имеющихся ограничений в вопросах веры.

Основное внимание было уделено обсуждению министерского законопроекта «Об инославных и иноверных обществах». Применительно к его содержанию Комиссия приняла к своему разрешению следующие вопросы:

1. Следует ли сохранить различие между исповеданиями и сектами.

2. Каков порядок образования религиозных обществ (законодательный или административный).

3. Какие права и преимущества должны даваться религиозным обществам.

4. Каковы права и пределы полномочий властных структур в отношении образования, деятельности и прекращения деятельности религиозных обществ.

По первому вопросу члены комиссии не смогли продвинуться в развитии существовавшего религиозного законодательства: признано было необходимым сохранить правовые различия, во-первых, между бытовавшими в России разнообразными вероисповеданиями и между вероисповеданиями и «сектами». В обоснование такой позиция члены комиссии указывали, что устранение правового неравенства разрушит сложившуюся систему взаимоотношений российского государства с Российской православной церковью и фактически будет означать отделение церкви от государства.

Комиссия единодушно отвергла предложение МВД предоставить лишь административным органам право регистрации религиозных обществ и общин. Но вместе с тем, признала возможным с учетом той или иной конкретной ситуации прибегать как к административному, так и к явочному порядку регистрации.

Комиссия выступила за отмену многочисленных ограничений, налагаемых законом на религиозные сообщества. За вероисповедными обществами признаны были следующие права:

— беспрепятственное распространение своего учения, отправление культа, совершение духовных треб, религиозных обрядов и церемоний;

— образование религиозных общин (объединения верующих по месту их жительства);

— избрание или назначение духовных наставников и старост;

— ведение метрических книг;

— учреждение школ, заведование ими и ведение в них преподавания;

— строительство храмов, молитвенных домов, устройство кладбищ

и производство колокольного звона для призывания молящихся на 

службы;

— ношение наставниками духовного одеяния;

— признавалось, что вероисповедные общества, и учреждаемые ими

религиозные общины в равной мере являются субъектами граждан-

ских прав и могут владеть имуществом.

Заинтересованно обсуждался вопрос об условиях образования религиозных обществ. Решено было упростить тот порядок их создания, что предлагался МВД. Признано было достаточным, чтобы религиозные общества в подаваемом заявлении указывали следующие данные: о сущности вероучения; об основаниях совершаемых треб и тех религиозных обрядов, с которыми связаны гражданские последствия; о порядке избрания «наставников» или «настоятелей» и прилагали список членов общества с указанием их места жительства.

Обсуждая «пределы полномочий» гражданской власти в отношении деятельности религиозных сообществ и их внутрицерковной жизни, комиссия сочла необходимым резко их сузить. В качестве причин, достаточных для приостановления или прекращения деятельности религиозного общества, были оставлены лишь нарушение уголовного законодательства или норм общественной нравственности, а также собственного устава. Решение об этом не могли принимать местные органы власти, а только МВД или Сенат.

Но все же в ряде случаев комиссия уходила от радикальных мер в области регулирования вероисповедных вопросов. Не решилась она и взять на себя инициативу в разработке закона об отделении церкви от государства, хотя некоторые члены комиссии и настаивали на этом. При этом комиссия ссылалась на юридическую сложность вопроса, неясность позиций вероисповедных обществ и отсутствие соответствующего поручения Думы. В итоговом постановлении было записано: «комиссия ограничивает свою задачу рассмотрением министерских законопроектов, переданных ей постановлением Думы и направленных к осуществлению свободы совести, и считает невозможным выработать в своем составе законопроект об отделении церкви и вообще всех вероисповедных обществ от государства».

Думской комиссии по церковному законодательству поручено было предварительное рассмотрение всех законопроектов, касавшихся Православной церкви. Но председатель ее С.Н.  Булгаков смог собрать комиссию лишь дважды в мае 1907 года. И только запланировать рассмотрение вопроса о правовом положении священнослужителей, сложивших добровольно сан или по духовному суду лишенных его.

Успела приступить к своей деятельности и специально образованная подкомиссия, в обязанность которой входило рассмотрение вопроса об отмене ограничений в правах подданных, связанные с их национальной или вероисповедной принадлежностью. Отвергнуты были предложения МВД о сохранении подобных ограничений в отношении евреев, поляков, литовцев, иезуитов. Подкомиссия единогласно постановила: все содержащиеся в действующем законодательстве ограничения в правах, установленные по признаку религиозному или по признакам, как религиозному, так и национальному, отменить.

Вторая Государственная Дума не успела в полном объеме обсудить все вероисповедные законопроекты. Оказавшись по своему политическому настрою еще более левой, чем первая Дума, она так же была распущена царем досрочно.

К обсуждению вероисповедных законопроектов вплотную подступиться суждено было лишь третьей Государственной Думе (1907–1912 гг.). В ней Православную церковь представлял уже 51 депутат (в том числе 2 епископа). Представители всех партий, прошедших в Думу, предвкушали острую и бескомпромиссную борьбу вокруг вероисповедных законопроектов. Именно поэтому, посетив заседания Думы 16 ноября 1907 г., глава правительства П.А.  Столыпин счел необходимым вновь подчеркнуть приоритеты государства в его церковной политике: «правительство почтет своим долгом, в принадлежащей ему области, содействовать всем мероприятиям на пользу господствующей церкви и духовного сословия».

Уже при формировании думских комиссий, которым поручалось работать над министерскими законопроектами, вновь подтвердились особая острота религиозного вопроса и насущная необходимость безотлагательных реформ в вероисповедной политике государства.

Член Думы от Дагестанской области Гайдаров, отстаивая широкое представительство в думских комиссиях инославных и иноверных религий и церквей, говорил: «в этой вероисповедной комиссии интересы всех национальностей, всех вероисповеданий должны быть достойным образом защищены и представлены, в особенности в достаточной мере должны быть защищены интересы тех вероисповеданий, которые в современном строе являются угнетенными». При этом он имел в виду, прежде всего мусульман, иудеев, католиков, лютеран.

Было очевидным, что обсуждение проблем вероисповедной реформы вызовет столкновение интересов властных структур, партий, религиозных, национальных и общественных организаций как в самой Думе, так и за ее стенами. Каждая из заинтересованных сторон старалась оказать воздействие на законодателей и российскую общественность с целью достижения положительного для себя результата.

К примеру, Святейший Синод Российской православной церкви в специальном определении выразил отношение к представленным к обсуждению законопроектам. По его мнению, они страдали чрезмерным либерализмом, подрывали исторически сложившийся союз Православной церкви и самодержавия, умаляя значение православия в общественной и личной жизни граждан, способствовали распространению в России чуждых ей религиозных взглядов. Синод настойчиво предлагал сохранить за Российской православной церковью ее «первенствующее» и «господствующее» положение, обеспечить защиту прав и привилегий Церкви и «незыблемость православной веры»; не дозволять старообрядцам распространять свое вероучение; сохранить законы, карающие за «совращение» в раскол.

Намерения и предложения Синода вызывали протест не только со стороны социал-демократов и их представителей в Думе, но и в либеральных кругах. В «Московском еженедельнике» стремление Русской церкви сохранить свое привилегированное положение ссылками на некие исторические заслуги вызвало особое возмущение.

Как только были образованы думские комиссии: по делам Православной церкви (председатель В.Н.  Львов), по вероисповедным вопросам (П.В.  Каменский), по старообрядческим вопросам (В.А.  Караулов) — в них сразу вновь разгорелись споры и столкновения вокруг законопроектов МВД.

В марте 1908 г., когда в думской комиссии по вероисповедным вопросам обсуждался законопроект о религиозных обществах, спор возник в связи с одним из принципиальных его положений — о праве свободного распространения всеми исповеданиями своего вероучения среди инославных и иноверных. При поименном голосовании 22 члена комиссии высказались утвердительно и 5 — отрицательно. Причем среди большинства оказались и четыре православных священника. Такое решение вызвало резкое возражение со стороны Синода, который через своего представителя заявил, что «право свободного распространения своего учения должно принадлежать только одной Православной церкви, а всем остальным исповеданиям и вероучениям следует дозволить принимать в свои недра лишь лиц, обращающихся к ним по собственному побуждению».

Правительственная и думская точки зрения по вероисповедным законопроектам сталкивались и на пленарных заседаниях. Первым обсуждался законопроект об отмене ограничений политических и гражданских, связанных с лишением или добровольным снятием духовного сана. Думская комиссия по делам Православной церкви существенно изменила правительственный текст: отменялись статьи, запрещавшие священнослужителям, добровольно сложившим с себя духовный сан, вступать на государственную службу ранее 10 лет, а лишенных духовного сана за пороки ранее 20 лет и устройство на гражданскую службу церковных причетников, исключенных из духовного звания за пороки; а также отменялось запрещение монашествующему, снявшему сан, жить в той губернии, где он жил монахом, равно как и в столицах, в течение 7 лет; отменялось воспрещение монахам, с которых снят сан, вступать в гражданскую службу.

Проект докладывал В.Н.  Львов, а со стороны правительства ему оппонировал товарищ обер-прокурора Св. Синода А.П.  Рогович. Последний в прениях пытался доказать, что думская комиссия даже и не вправе была, не запросив предварительно мнения Синода, изменять правительственный законопроект, который был внесен министром внутренних дел по соглашению со Св. Синодом. Однако Дума отвергла эти претензии и поддержала предложения своей комиссии. После второго чтения законопроект направлен был в Государственный Совет, где, несмотря на давление консервативных кругов, был принят. Весной 1911 г. закон подан был на утверждение Николаю II, однако тот не подписал его.

Вторым в Думе обсуждался законопроект о старообрядческих общинах. Согласно редакции думской комиссии по старообрядческим делам старообрядцам предоставлялось свободное исповедание и распространение веры. Установлено было, что образование общин происходит явочным порядком, а губернские (городские) по делам об обществах присутствия лишь исполняют роль регистратора этих общин и не обладают правом разрешать или не разрешать их деятельность. Духовные лица старообрядцев получали право носить (присваивать) звание «священнослужителей по старообрядчеству». Священнослужители эти выбираются членами общин и освобождаются от воинской повинности.

Комиссия по делам Православной церкви, на заключение которой был передан проект, девятью голосами против восьми оставила за старообрядцами право проповеди, но исключила право наименования духовных лиц старообрядцев «священнослужителями по старообрядчеству».

Прения на пленарных заседаниях Думы по проекту начались 9 мая 1909 г. От Думы докладчиком был В.А.  Караулов. От правительства объяснения давал товарищ министра внутренних дел Крыжановский, который, прежде всего, возражал против предоставления старообрядцам права проповеди и наименования их духовных лиц «священнослужителями по старообрядчеству».

Дискуссия по вопросу о старообрядческих община выявила резкое размежевание среди думцев.

Позицию большинства думского православного духовенства выразил епископ Волынский Евлогий (Георгиевскоий), получивший в левых кругах прозвище «предводитель русской инквизиции». В зачитанной им декларации указывалось: «Присвоение старообрядцам права проповеди не может считаться правильным, ввиду неопределенности и растяжимости термина «старообрядчество»… Православное духовенство высказывается за разрешительный, а не явочный порядок открытия общин, и, стоя на строгой церковно-государственной точке зрения, православное духовенство выказывается против присвоения духовным лицам старообрядческих общин права принимать иерархические наименования православной церкви».

В противовес этим заявлениям священник Исполатов представил точку зрения меньшинства думского православного духовенства. По их мнению, запрещение старообрядцам права проповеди «не отвечает достоинству и благу» Православной церкви и не согласуется с манифестом 17 октября 1905 года, и что борьба с проповедью старообрядчества должна вестись «положительным способом при правильном устройстве прихода и миссии».

От имени умеренно-правых Крупенский высказался против предоставления старообрядцам права проповеди и против явочного порядка открытия общин. Он доказывал, что и то, и другое посеет рознь между ними и православными.

Партия националистов выступала за сохранение права проповеди исключительно за Православной церковью. Старообрядческим общинам предлагалось разрешить проповедь лишь в рамках их религиозных и образовательных учреждений, на погостах и кладбищах.

В защиту проекта комиссии выступили октябристы. Лидер партии А.И.  Гучков напомнил, что из обещанных Манифестом 17 октября свобод: совести, слова, собраний и союзов, не исполнено ничего или очень мало. Потому-то, подчеркивал он, и против правительства, и против Думы раздаются со всех сторон обвинения, что они медлят в осуществлении возвещенных 17 октября «великих принципов».

Все же Думе удалось провести и принять предложенный Комиссией вариант законопроекта и передать его в Государственный Совет. Здесь в роли докладчика по данному вопросу был один из лидеров «дворянских зубров» — П.Н.  Дурново. Он заявил о несогласии не только с думским вариантом, но и с легшим в его основу правительственным указом о старообрядческих общинах, проведенным в 1906 г. по ст. 87 Основных законов. И обосновывал свою позицию тем, что принятие закона о старообрядческих общинах нанесет ущерб положению и привилегиям государственной церкви, оказывавшей всегда и во всем поддержку Русскому государству. Об этом же говорили и иерархи Православной церкви — члены Государственного Совета, упирая на то, что как Церковь помогала государству бороться с его врагами — революционерами, так теперь государство должно помогать Церкви бороться с ее врагами — старообрядцами.

Из Государственного Совета закон о старообрядческих общинах возвратился в Думу в столь исковерканном виде, что она не решилась вновь выносить его на обсуждение, предвидя отклонение большинством, и не желая потому накалять атмосферу в Думе и вступать в новый конфликт с Государственным Советом.

Подобная судьба ожидала и законопроект о переходе из одного вероисповедания в другое, к обсуждению которого Государственная Дума приступила в конце мая 1909 г. Докладывал Каменский, охарактеризовавший четыре точки зрения по законопроекту:

1. Правительство и умеренно-правые допускали переход из православия не только в другое христианское, но и нехристианское исповедание только в том случае, если к нему ранее принадлежало лицо само, либо кто-либо из его ближайших предков.

Св. Синод и правые требовали от «отпадающего» предоставления удостоверения в том, что он в течение 40 дней выдержал увещание не покидать православие.

Вероисповедная комиссия Думы прелагала узаконить право перехода из православия в нехристианское исповедание, но при этом считала преждевременным узаконить вневероисповедное состояние.

Левая оппозиция настаивала на узаконении и вневероисповедного состояния .

В завязавшейся дискуссии думцы приводили множество фактов преследования в России за веру и наличие в прошлом и в настоящее время ограничений в деятельности различных вероисповеданий.

Караулов затронул больную тему положения в Западном крае униатов, где, по его словам, население «в православие переводили не проповедью, а драгунскими нагайками», а удерживали в православии «полицейскими мерами и уголовными преследованиями».

Депутат Хас-Мамедов просил обратить внимание на положение «крещенных татар», которые всю вторую половину ХIХ века находились «в состоянии двуликоверующих: фактически исповедуя ислам, юридически они считались христианами» .

В течение нескольких заседаний Дума рассматривала предложенный правительством порядок перехода из одного исповедания в другое. Он заключался в следующем:

«1. Каждому достигшему совершеннолетия лицу предоставляется переходить без испрошения на то разрешения административной власти из одной христианской религии или христианского вероучения в другое, а из нехристианства и язычества — в христианство и во всякое другое нехристианское

или языческое вероучение.

2. Христиане, достигшие 21 года, желающие быть причисленными к тому нехристианскому исповеданию, к которому до принятия христианской принадлежности сами они или их родители, или дед или бабка, подлежат исключению из числа христиан.

3. С переменою в установленном порядке веры прекращаются все права и обязанности отпадающего к покидаемой им церкви, а равно и права и обязанности сей последней в отношении отпавшего» .

Столь громоздкая и сложная система, таящая в себе возможности административного давления на совесть гражданина, не была поддержана Думой. Депутаты считали, что правительство лишь на словах соглашается признать свободу совести, тогда как на практике делает все, чтобы не допустить ее осуществления. Потому предложения Думы сводились к тому, чтобы максимально упростить порядок перехода из одного вероисповедания в другое и сделать его независимым от административной власти. В соответствие с этим каждому совершеннолетнему гражданину предоставлялось право переходить во всякое исповедание, принадлежность к которому уголовно не наказуема. При этом запрещалось какое-либо противодействие переходу со стороны административных властей. Вероисповедная принадлежность детей и подростков до 14 лет должна была определяться родителями или лицами, их заменяющими. С разрешения последних, лица, достигшие 14 лет, также могли переходить из одного вероисповедания в другое.

Прения по законопроекту были еще более острыми, нежели по вопросу о старообрядческих общинах. Для защиты правительственной точки зрения в Думу специально приезжал П.А.  Столыпин. Он убеждал думцев, что государство, не вмешиваясь ни в канонические, ни в догматические вопросы, не стесняя самостоятельности Церкви в церковном законодательстве, все же оставляет за собой право и обязанность установить политические, имущественные, гражданские и общеуголовные нормы, вытекающие из вероисповедного состояния граждан. Премьер вновь напомнил о принципиальной установке правительства при проведении всех вероисповедных реформ: исходить из интересов государственной церкви, соотносить любое предполагаемое изменение с тем, как это отразится на положении Православной церкви, всячески отстаивать и приумножать привилегии «первенствующей церкви». Столыпин категорически выступил против даже упоминания в самом тексте закона о праве свободного перехода из христианства в нехристианские исповедания. Логических и здравых доводов у «реформаторов» не было, и потому он призвал делать уступку «народному духу», даже если она противоречит логике.

В ходе бурных дискуссий неожиданно возник и такой вопрос, как право человека не вступать ни в одно из вероисповеданий. От имени кадетской партии выступил П. Милюков, который предлагал даже принять отдельный закон, защищающий это право.

Дума отстаивала свою позицию в течение трех чтений и, в конце концов, 30 октября 1909 г. в решающий день голосования 130 голосами «за» при 91 «против» утвердила следующую формулу перехода: «Каждому лицу, достигшему 21 года, предоставляется право переходить во всякое вероисповедание или вероучение, принадлежность к коему не наказуема в уголовном порядке» .

В таком виде она была внесена в Государственный Совет, но не встретила там поддержки. Большинство высказалось за правительственный вариант, считая, что он в наибольшей мере отвечает интересам государства и его союзнице — Православной церкви. Не помогла прийти к компромиссу и двухсторонняя согласительная комиссия: каждая из сторон осталась при своем мнении. Законопроект был возвращен в Думу на повторное рассмотрение, но оно так и не состоялось.

Здесь уместно сказать о той роли, которую играл в вероисповедных реформах Государственный Совет. За 1907 — 1912 гг. все принятые Думой и представленные ею на одобрение в Государственный Совет законопроекты были провалены консервативным большинством последнего. Можно заметить, что такая его позиция была предсказуема. Еще в 1909 г., когда Дума только приступала к рассмотрению вероисповедных законопроектов, С. Котляревский писал: «Мы не делаем иллюзий относительно того, в каком виде эти законопроекты выйдут из Государственного Совета. Вероятно, там будет отвергнуто все, в чем усмотрится какое-либо посягательство на прерогативы ведомства православного исповедания» .

Но к чести кадетов и иных думских политических фракций они бросили моральный вызов власти и ее политическому утилитаризму.

В ответ Дума обвинялась в поспешности и непродуманности принятых решений, в стремлении «разбрасывать все, чем только жило, чем существовало государство», и поддержать «врагов государства и православной церкви». С консервативным большинством во многом солидарны были и члены Совета — иерархи Русской Церкви. Архиепископ Варшавский Николай (Здоров) в ходе заседаний Совета вообще относил старообрядцев к «революционерам и политическим преступникам» и требовал к ним соответствующего отношения .

Позиция Государственного Совета почти полностью совпадала с точкой зрения Св. Синода на вероисповедные реформы. Синод выступал за нерушимость союза государства и Православной церкви, против любых реформ, которые хоть в малейшей мере могли бы нанести ущерб «первенствующему» положению православия в Российской империи. Такая позиция Церкви встречало осуждение в обществе, особенно резкое со стороны социал-демократических кругов.

Но и либеральная общественность критически оценивала позицию Церкви в вопросах о вероисповедных реформах. Приведем выдержку из статьи в журнале «Московском еженедельнике», в которой дается убийственная оценка действиям «ведомства православного исповедания»:

«Высшее правящее духовенство, а за ним и все, прислуживающееся ему, выделило из своей среды целый ряд громких политических деятелей, резко определенной окраски, направивших всю свою работу, все свои проклятия и благословения к достижению одной, мало почтенной цели — насколько возможно, предотвратить, уничтожить, или по крайней мере, затормозить проявление ростков новой жизни. С небывалой и неслыханной прежде ни в одном чисто церковном деле (не исключая и преследования раскольников и сектантов) энергией сановники нашей церкви беспощадно огульно громили все новое общественное движение и деятельно насаждали различные мнимо патриотические организации. Благословения, отлучения, крестные ходы, молебны, торжественные религиозные процессии с перенесением мощей и чудотворных икон, епархиальные съезды, богословские лекции, приходские попечительства, сама, наконец, церковная проповедь — все это было обращено на борьбу с противниками бюрократического клерикализма и приказного строя, во славу и процветание.. союза русского народа, большинство почетных, а нередко и наиболее активных членов которого состоит из лиц духовного звания, начиная с митрополитов и епархиальных архиереев и кончая рядовыми приходскими батюшками и мелкими консисторскими чиновниками».

Особенно обострились отношения между Думой и церковными верхами после того, как в мае 1911 года пост обер-прокурора Св. Синода занял В.К.  Саблер. Придя к власти, он развил бурную деятельность, сопровождающуюся громкими фразами о церковных реформах, о церковности, о благе отечественной Церкви. За лето 1911 года было создано множество комиссий и проектов, которые по его утверждению должны были разрешить все основные вопросы церковной жизни, но только так, как это представляло себе ультраконсервативное крыло Православной церкви.

Так, например, разработанный ими новый устав духовных академий расширял права монашеского начальства в управлении академиями, а преподавателям духовно-учебных заведений вновь было объявлено о недопустимости их принадлежности к каким-либо союзам, партиям, организациям, не одобренных церковной властью.

Саблеровская приходская реформа еще больше урезала права прихожан, а полномочия архиереев и духовенства, наоборот, возрастали. В вопросе об обеспечении духовенства был намечен принципиально новый курс, предполагавший ввести государственное содержание духовенства, что с одной стороны, должно было еще больше сблизить его с самодержавием, а с другой — ослабляло зависимость духовенства от прихода. Такое реакционное решение насущных вопросов церковной жизни вызывало протест в российском обществе. В противовес саблеровским законопроектам группа членов Думы (более 50 человек) выдвинула принцип самоуправления прихода и расширения его прав. Кроме того, на приходско-общинном базисе должно было строиться материальное обеспечение духовенства. Однако этому проекту не суждено было сбыться.

Обер-прокурор, используя свое влияние в Государственном Совете, старался тормозить все вероисповедные проекты, предполагавшие проведение свободы совести в жизнь, которые, по мнению Синода, ущемляли интересы православия. В результате этих действий атмосфера в Думе накалилась настолько, что при обсуждении сметы для церковных нужд на 1912 год, произошел так называемый «штурм церкви». По адресу церковного руководства думским большинством было сказано множество резких слов, настолько огорчительных для «духовного министра», что Синоду пришлось утешать его специальным адресом.

Подводя итог пятилетней деятельности Думы третьего созыва, отметим, что большинство принципиальных вероисповедных законопроектов так и не было рассмотрено. А единицы из тех, что пробились через думское горнило, либо были блокированы правым большинством в Государственном Совете, либо не удостаивались «Высочайшего повеления», а потому и не приобретали юридической силы.

Несколько удачнее складывалась судьба законопроектов, касавшихся каких-либо конкретных проблем деятельности религиозных организаций. Так, были приняты внесенные МВД законы:

— О предоставлении Московскому Евангелическо-лютеранскому генерал-суперинтенданту ежегодно собирать консисторский синод;

— О порядке возведения римско-католических духовных лиц в звания прелатов и каноников и разрешения совмещения духовных должностей;

— О предоставлении проповедникам Рижского пробстского округа созывать в пределах округа пасторские синоды;

— Об изменении личного состава реформатских заседаний генеральной и местной евангелическо-лютеранских консисторий;

— Правила деятельности мариавитов.

В феврале-марте 1912 г. в канун выборов в четвертую Государственную Думу в избирательную кампанию активно включились Синод и епархиальное руководство. Они указывали приходскому духовенству на необходимость голосовать за партии правее октябристов. В данном случае речь шла о скоординированной деятельности Синода и МВД. Причем, в отличие от предшествующих выборов предлагалось не столько выдвигать в Думу священников, сколько добиться их максимального участия в голосовании в качестве выборщиков на уездном уровне. Тем самым «для обеспечения благоприятных результатов предстоящих выборов в Государственную думу и соответственного с видами правительства хода выборов» на чашу выборных весов вбрасывались голоса православного духовенства.

Вновь избранная Дума (1912 — 1917 гг.) уже по традиции приняла к рассмотрению остававшиеся от предшествующих парламентских рассмотрений вероисповедные законопроекты. Хотя кадеты в декабре 1912 г. и внесли среди прочих законопроектов законопроект о свободе совести, но инициатива эта имела не столько практический, сколько пропагандистский характер. Ибо в те же декабрьские дни на пост министра внутренних дел был назначен Н.А.  Маклаков - противник реформирования церковно-государственных отношений. И уже в январе 1913 г. он изъял из Думы столыпинские вероисповедные законопроекты, тем самым демонстрируя, что время лавирования и компромиссов кончилось, и что царь и правительство, будучи против коренных изменений государственной церковной политики, не желают дальнейшего публичного их обсуждения.

Для Думы оставлены были второстепенные вопросы жизни и деятельности религиозных организаций: о православном приходе, церковно-приходских школах и духовно-учебных заведениях, о содержании приходского духовенства. Но даже и при их обсуждении столкновения между Думой, с одной стороны, и правительством и Синодом, с другой, продолжались.

Ярким примером этому может служить конфликт из-за церковно-приходских школ. Саблер выпросил в Государственном Совете, вопреки мнению Думы, твердый бюджет для церковно-приходских школ. Дума ответила снятием с повестки дня вопроса о новых школьных кредитах. Тут уже ополчилось на думское большинство думское духовенство. К разрешению конфликта был «подключен» даже Николай II, который на встрече с депутатами специально обращал их внимание на необходимость дополнительного субсидирования церковно-приходских школ, и на нежелательность их изъятия из ведения Православной церкви. Но октябристы (основная партия в Думе), прибегая к процедурным уловкам и намеренно срывая кворум пленарных заседаний, не позволили даже приступить к обсуждению данного вопроса. К тому же начавшаяся Первая мировая война сделала первостепенными проблемы работы промышленности для нужд фронта, снабжения армии и т.п.  Вероисповедная проблематика оказалась как бы в тени, привлекая к себе общественное внимание лишь в связи с нарастающей скандальной известностью Г. Распутина, во многом подменявшего высшие церковные власти и Синод, назначая и смещая епископов и обер-прокуроров (за войну их сменилось четверо).

Поражение русской армии летом 1915 г., развал экономики, общее обострение внутриполитической обстановки в стране и кризис в самом правительстве, возглавляемом И.Л.  Горемыкиным, подтолкнули ряд думских фракций, а также часть членов Государственного Совета к перегруппировке и единению сил на общей политической программе, дабы оказать давление на правительство и добиться изменения его состава и курса. Состоявшиеся 11 и 12 августа 1915 г. совещания представителей этих политических сил положили начало «Прогрессивному блоку», который вплоть до февраля 1917 г. контролировал и определял деятельность Государственной Думы .

При разработке программы много внимания было уделено и религиозному вопросу. Указывалось на то, что за десять лет, прошедших после манифеста 17-го октября, ничто не изменилось в лучшую сторону в деле обеспечения религиозных свобод, более того, был принят целый ряд правительственных постановлений, которые во многом обусловили откат к временам начала века. Среди требований, которые предлагалось занести в программу, были и такие: соблюдать законы о веротерпимости, принять закон о переходе из одного вероисповедания в другое, объявить амнистию лицам, осужденным за религиозные преступления, освободить униатских духовных лиц, сосланных в Сибирь, и т.д.

Рубеж 1916 — 1917 гг. был временем, тягостным для Православной церкви. Вместе с ослаблением своего исторического союзника угасала и Церковь, ощущая на себе волны недовольства, озлобления и ожесточения верующих масс. «Темные силы, — писал об этом времени помощник начальника канцелярии Святейшего Синода С.Г.  Рункевич, — безверные и беспринципные, пользуясь суеверным настроением царицы, при посредстве известного старца Распутина, овладели влиянием на царя и, выдвинув ничтожного и недостойного архиепископа Питирима на пост Петроградского митрополита и не менее ничтожных лиц на посты государственных представителей в церковном правительстве, вносили в церковную жизнь ужасающее разложение» .

О «безответственных темных силах», подчинивших своему влиянию не только верхи власти, но и оказывающих решающее влияние на церковное управление, говорилось даже в резолюции ХII съезда уполномоченных дворянских обществ .

По меткому выражению П. Милюкова, «атмосфера насыщена электричеством, все чувствуют приближение грозы, и никто не знает, куда упадет удар». Удар разразился и пал на того, кого многие считали одним из главных виновников маразма, разъедавшего Двор. Был убит Распутин. В высших кругах, в Государственной Думе, в политических партиях почти открыто говорили о зреющем дворцовом перевороте в пользу наследника Алексея. И это рассматривалось как возможный второй удар судьбы по дряхлеющему зданию абсолютистской монархии. Однако история распорядилась по-своему: назревавший переворот произошел не сверху, а снизу, не планомерно, а стихийно.

Уже 23 февраля 1917 г. появились первые признаки народных волнений. На следующий день мирные митинги уступили место первым вооруженным столкновениям с полицией. 25 февраля работа фабрик и занятия в учебных заведениях приостановилась. Весь Петроград вышел на улицы. У городской Думы произошло крупное столкновение народа с полицией, а на Знаменской площади при таком столкновении казаки приняли сторону народа, бросились на конную полицию и обратили ее в бегство. 26-го,  в воскресенье, правительство приготовилось к решительному бою. Центр столицы оцепили патрули и были установлены пулеметы. Это, однако, не устрашило толпу. В громадном количестве, со знаменами люди ходили по улицам, собирались на митинги, происходили столкновения, при которых правительством были пущены в ход пулеметы. Чтобы усилить полицию, часть солдат была переодета в полицейские шинели, что вызвало в полках гарнизона чрезвычайное негодование, и дало толчок к переходу их на сторону народа.

А в это время в здании Синода собрались его члены. Но не все. Часть из них по тем или иным причинам не смогла прибыть. Не было и обер-прокурора Раева. Вел заседание его заместитель князь Н.Д.  Жевахов. Он призывал, настаивал, заклинал присутствующих не стоять в стороне от разыгрывающихся событий на улицах Петрограда, выступить на стороне правительства, выпустить воззвание со словами вразумления к пастве и с грозным предупреждением к тем, кто отступает от принципа «за веру, царя и отечество». Но предложение повисло в воздухе. «Это всегда так, — подал голос митрополит Владимир (Богоявленский), — когда мы не нужны, нас не замечают, а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью».

Князь пытался настаивать, уговаривать, но иерархи заупрямились, с воззванием ничего не получалось. Никто из присутствовавших и предположить не мог, на пороге каких событий оказались Государство, Церковь, Народ. По обыкновению последних лет участники собрания лишь «демонстрировали» свое недовольство сложившимися отношениями Синода с обер-прокурорской властью, но никак не вступали в оппозицию политической власти. Волею обстоятельств это заседание Синода, оказавшись последним при старом режиме, стало рубежом во взаимоотношениях Церкви и государства.